Карльтона восполнять своими проповедями этот недостаток. Редкое воскресенье не выезжал он читать проповеди в соседних поселках.
В районе миль в десять по радиусу от Карльтон-Холла было расположено до трех церквей. Это были жалкие, маленькие, полуразрушенные здания, скорее напоминавшие заброшенные сараи, чем храмы божий.
Мистер Карльтон все эти церкви отремонтировал в большой мере на собственные средства и время от времени выступал со своими проповедями в каждой из них. Но он вовсе не считал, что только в церкви можно выступать с благочестивыми наставлениями. Летом он нередко устраивал молитвенные собрания под сенью какой-нибудь рощи или подле прозрачного ручья, а зимой - то у себя в доме, то у кого-нибудь из соседей.
Обычно он мог быть уверенным, что слушателей соберется достаточно. Местность вокруг не была слишком густо заселена, и развлечений здесь было мало. Люди хватались за любой предлог, лишь бы собраться вместе, нисколько не беспокоясь - приглашают ли их на проповедь или на пирушку. Нельзя при этом не признать, что мистер Карльтон был недурной оратор, а страстность, которую он вкладывал в свои речи, способна была увлечь многочисленную аудиторию.
Эта аудитория в большинстве своем состояла из рабов. Не желая допускать их к участию в молитвах, возносившихся в кругу его семьи, мистер Карльтон не возражал против их присутствия на открытых выступлениях, так как своей массой они значительно увеличивали число слушателей и придавали этим религиозным собраниям известную пышность. Случалось даже, что в конце проповеди он оказывал рабам честь, обращаясь лично к ним с несколькими словами, но при этом резко сказывалась перемена его тона. Обращение 'дорогие братья', так часто звучавшее в начале его проповеди, сразу отбрасывалось. В тоне проповедника звучало снисходительное пренебрежение, и он сухо и коротко уведомлял тех из своих слушателей, которых 'господь создал на то, чтобы стать слугами', что вечное спасение они могут обрести, только проявляя покорность, трудолюбие и терпение. С особой строгостью он предостерегал их от лжи и посягательства на чужую собственность - 'грехи, которым вы особенно подвержены'. И далее он многословно распространялся на тему о безумии и греховности помыслов тех из них, кто недоволен своим положением.
Все эти поучения вызывали шумное одобрение присутствующих хозяев, которые считали их основанными на священном писании и как раз подходящими для наставления слуг на путь истинный.
Слуги слушали с внешней покорностью, но сердца их не воспринимали этих речей. И нечего удивляться, если большинство рабов, 'обращенных' мистером Карльтоном, были просто лицемеры и ханжи, которым религия служила лишь прикрытием для их проделок.
В какой-то мере можно считать правильным замечание одного из соседей мистера Карльтона, который утверждал, что большинство рабов в этой части страны вовсе лишено каких-либо представлений о религии, а называющие себя верующими - еще хуже остальных.
Да и как могло быть иначе, когда рабам под видом религии преподносили учение, согласно которому требовалось безоговорочное повиновение и бессловесная покорность одной части населения, поставленной на колени перед другой?…
Горе тебе, христианство! Что пользы в твоей заботе о бедных, любви к угнетенным, в твоем учении о том, что все люди - братья? Змий умеет извлечь яд из чуждой злу природы голубя. Тиранам во все века и во всех странах удавалось использовать христианство как орудие при совершении своих преступлений, запугивать им свои жертвы и оправдывать им творимое над этими жертвами насилие. И никогда не оказывалось недостатка в продажных священнослужителях и лживых пророках, готовых поддерживать тиранов, рукоплескать и вторить им.
Хотя истины, проповедуемые мистером Карльтоном, были далеко не по душе рабам, неискушенные сердца которых инстинктивно возмущались лицемерием этих 'истин', все же они охотно приходили послушать его. Эти собрания вносили хоть какое-то разнообразие в их монотонную будничную жизнь, служили поводом для встреч с рабами других плантаций и давали возможность после проповеди повеселиться в своем кругу.
Эта возможность развлечься была единственным благоприятным результатом выступлений моего благочестивого хозяина.
Попадались, кстати сказать, кое-какие джентльмены, которые боялись всяких сборищ рабов, видя в них очаг недовольства и даже заговоров. Они резко осуждали эти митинги, с ханжеским лицемерием жалуясь на то, что подобные собрания якобы служат поводом ко всевозможным развлечениям, не соответствующим воскресному дню.
Мистер Карльтон был президентом какого-то библейского общества и, как мы уже упоминали, пылал желанием способствовать возможно более широкому распространению священного писания. Тем не менее, как я вскоре узнал, ни на самой плантации, ни в ближайших ее окрестностях не было ни одного раба, умеющего читать. Мало того: мистер Карльтон был ярым противником обучения рабов грамоте.
Каждому, постигшему суть рабовладельческой системы, существующей в Америке, станет ясно, что эта система не что иное, как один из самых гнусных видов эксплоатации и тирании, которые знает мир. Здесь открывается такая бездна подлости, о которой страшно даже помыслить.
Мистер Карльтон был убежден, - и большинство его сограждан было убеждено в этом так же, как и он, - что в библии таится божественное знание, ведущее человека к вечному блаженству. Следуя этому убеждению, воодушевленные возвышенной идеей, они образовали ряд обществ (и мистер Карльтон был президентом одного из таких обществ), жертвовали значительные суммы во имя преуспевания этих обществ (и мистер Карльтон был одним из самых щедрых жертвователей), с тем, чтобы священное писание распространялось как можно шире и этот 'верный нравственный путеводитель' стал достоянием каждой семьи.
Но, проявляя такое рвение ради того, чтобы все люди стали обладателями этого неоценимого сокровища, они решительно отказывали в нем тем, кто по закону всецело был подчинен их опеке. Они отказывали в этом сокровище своим рабам, хотя господь бог, если воспользоваться их любимым выражением, назначил их быть 'естественными защитниками' этих рабов. Таким образом, эти господа, по их собственному признанию, в полном сознании и понимании своих действий ставят своих рабов под угрозу 'вечного пребывания в геенне огненной'. Они сознательно подвергают этой чудовищной каре (в неизбежность которой твердо верят) своих рабов из страха, что, научившись читать, рабы узнают о своих правах и о средствах, которыми этих прав следует добиваться.
Где и когда человечность попиралась с большим бесстыдством?
В других странах тирания покушалась на земное счастье и благополучие людей. Но где и когда в истории упоминается о тиранах, которые решились бы открыто, во всеуслышание, признаться, что они предпочитают скорее подвергнуть свои жертвы ужасу вечных мук, чем дать им возможность приобрести хоть крохи знаний, грозящих поколебать захваченную тиранами власть? И поступают так люди, которые в других отношениях могут казаться добропорядочными и даже благодушными, люди, разглагольствующие о свободе, о нравственности, о религии, рассуждающие даже о справедливости и гуманности. Будь я склонен к суеверию, я подумал бы, что это не люди, а какое-то воплощение дьявола, зловредные духи, принявшие человеческий образ, чтобы втайне вернее и легче творить свое злое дело и разлагать человечество. Я подумал бы так, если б не знал, что жажда превосходства, власти и наживы способна подавить все чистое, что еще тлеет в душе человека, и толкнуть его на самые низменные и жестокие поступки. Если к этой низменной страсти присоединяется еще подлый страх, порождающий трусливую жестокость, то приходится ли удивляться, что человек становится существом, достойным ненависти и презрения! Маниака не принято считать ответственным за злодеяния, на которые толкает его болезненная страсть, - не принято даже и тогда, когда он сам повинен в своей болезни.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
