собственной ненавистью, неустанно поддерживая ее, как вечный огонь. Все четверо стояли в толпе провожающих хозяина в последний путь — и вид у них был угрожающий. Они ненавидели своего хозяина — ненавидели Аре, доброго, милого Аре.
Лив старалась забыть о них, превозмогая дрожь.
На обратном пути из церкви Бранд сказал Анетте именно те слова, которые ей больше всего хотелось услышать:
— Не поможешь ли ты, Анетта, Матильде и Лив на поминках? Встретить гостей и проследить за тем, чтобы у каждого все было на столе. Ты ведь теперь наша.
Эти слова так согрели ее! Она горячо кивнула.
Она вспомнила, как впервые поняла, что любит Микаела. Эта было во время его длительного пребывания дома, как раз перед отправкой на войну в Данию. Они были в Стокгольме, на рынке Корнхамн, и он прокладывал дорогу для них обоих в толпе покупателей и продавцов, На миг она потеряла его из виду и сразу почувствовала себя одинокой и беспомощной. Но он вернулся к ней со спокойной, дружеской улыбкой, и у нее появилось ощущение безопасности и глубокой радости. У нее был такой сильный муж, на которого можно было положиться! Сердце ее забилось, когда она увидела его.
Но она не решалась рассказать ему об этом. Вместо этого она провела весь вечер перед ликом Мадонны, прося избавить ее от таких греховных мыслей!
«О, Микаел, почему твоя человеческая любовь не стала для меня путеводной звездой? Вместо недоверия и презрения к людям, которым научила меня мать…»
В Гростенсхольме оставили служанок присматривать за Микаелом, все же остальные участвовали в похоронах. Микаел уже настолько пришел в себя, что мог принимать жидкую пищу.
Но как слаб он был!
Когда все вернулись, чтобы начать поминки, Анетта вошла в его комнату и поблагодарила девушку. Сев возле кровати, она крепко сжала его руку — и почувствовала слабое шевеленье его пальцев. Один-единственный раз!
— Микаел, — взволнованно прошептала она, — я с тобой. Навсегда!
И в этот вечер он открыл глаза и взглянул на нее.
Ей хотелось поделиться своей радостью с остальными, но она продолжала сидеть, держа его руку в своей.
Микаел попытался ей что-то сказать.
— Анетта, — еле слышно прошептал он, — ты… приехала… за Домиником?
— Нет, Микаел, нет! — горячо воскликнула она. — Я приехала из-за тебя!
— Значит… это правда, то, что я… слышал… Значит, это не сон.
Это было все, что он был способен сказать в тот раз. И когда он закрыл глаза, на губах его была улыбка.
Анетта наклонилась и поцеловала его — осторожно, словно она делала что-то запретное. Но потом снова поцеловала его — тихо, с любовью. Улыбка на его губах стала шире.
На следующий день Анетта забрала к себе сына.
— Папа будет жить, — прошептала она, крепко обнимая его.
— Вы рады этому, мама? — серьезно спросил Доминик.
— Конечно же, рада, ты же знаешь!
— Нет, я этого не знаю, — тихо ответил мальчик. — И папа тоже об этом не знает.
Анетта почувствовала угрызения совести. Значит, оба они наблюдали за ней все это время, высматривая признаки того, что она не равнодушна к своему мужу. Тогда как она…
Какой же у нее понятливый мальчик!
— Теперь папа знает об этом. Мы должны быть к нему внимательны, Доминик. Да, ты всегда таким и был, но я… я даже не задумывалась над тем, дать ли ему знать, что…
Она замолчала, так и не закончив предложения.
— Могу я навестить его? — спросил мальчик.
— Он просил об этом.
Доминик пошел к отцу. Испугавшись белого лица с темными, горящими глазами, он остановился в дверях.
— Иди сюда, Доминик, — горячо прошептал он. Мальчик подошел поближе.
Микаел протянул ему руку. Немного поколебавшись, Доминик взял ее.
— Мальчик мой, — с трудом произнес он, — мама хочет, чтобы мы жили в Швеции. А мне так хотелось остаться здесь…
— Мне тоже…
— Я знаю. Мы сделаны из одного теста. Но мы родились еще и для того, чтобы делать добро другим. Поэтому я обещал маме, что, когда выздоровею, мы вернемся назад. Тролль тоже скучает по нас.
— Да, Тролль! — просиял мальчик. — Нам лучше поехать домой! Но мы ведь будем приезжать сюда?
— Так часто, как сможем, Доминик. Ведь здесь наш дом, здесь все свои. У тебя появились друзья?
— Конечно. Никлас, Виллему и я играем вместе. Иногда другие тоже к нам присоединяются. Им кажется, что я высокий и стройный!
Микаел улыбнулся.
— Я тоже так считаю.
— Можно им приехать к нам в Мёрбю?
— Разумеется. Пусть приезжает вся наша родня!
Он закрыл глаза, с него было достаточно.
— Доминик, — прошептал он, — прости меня за то, что я натворил! Это был не я, а какая-то злая сила во мне.
— Злая сила в тебе еще есть?
— Не знаю. Пока что я ее не замечал, но я не знаю…
Доминик положил руку на отцовский лоб.
— Мне кажется, что ее больше нет, папа. Вы теперь не так печальны.
— Да, ты прав. Я снова обрел вкус к жизни. Так много людей помогали мне в этом: ты, твоя мама, Маттиас, Сесилия, вся наша родня, так тепло принявшая нас. Но, думаю, больше всех я обязан маленькому Никласу. Понимаешь, когда я лежал здесь в своего рода обмороке, я чувствовал его руки на своем сердце. Возможно, об этом говорить глупо, но мне кажется, что его тепло прогнало холод смерти из моего тела.
— Я тоже так думаю.
— И под холодом смерти я понимаю не то временное состояние, которое мне удалось преодолеть.
— Я знаю, папа. Вы имеете в виду злую власть?
— Да. Однажды я встретил призрака. Он коснулся меня. Призраки пытаются утащить за собой живых людей.
Доминик не совсем понимал это.
— Возможно, — сказал он. — Но я думаю, что Вы сами… Нет, я не знаю, что сказать на это.
— Хорошо, Доминик, ты, пожалуй, прав. Было бы малодушием с моей стороны обвинять во всем привидения. Мне кажется, я просто был на распутье. Я ничего не умел, никто во мне не нуждался. Меня спасло одиночество Тролля. Потом ты спас меня, потому что тебе нужен был отец. Когда же я понял, что… Нет, об этом не стоит говорить, теперь с этим покончено.
