Злой сделал с этим человеком, и когда он вернул его к жизни.
Ну а теперь Марко нужно закончить дело, дальше тянуть не имеет смысла.
Убийца попытался встать, но Марко был беспощаден. Его гнев совершенно заколдовал негодяя, который беспомощно барахтался теперь на земле.
— Хочешь, я повторю, как все происходило? Ты делал всегда одно и то же, без всяких вариаций. Вечером ты шел на вокзал и приманивал приглянувшегося тебе мальчика. Самых оборванных и уродливых ты не трогал. Ты всегда выбирал себе мальчика в возрасте двенадцати-тринадцати лет, не имевшего средств к существованию.
Негодяй весь задрожал, закрыл руками уши.
— Я не желаю больше слушать, не желаю! — завопил он.
Но Марко безжалостно продолжал, не замечая, что у него слезы наворачиваются на глаза при мысли о том, что натворил этот подлец:
— В своей комнате ты насиловал мальчика. И это совершенно неважно, насиловал ли ты его или же он сам продавался за кусок хлеба и крышу над головой. Но ты мог получить сексуальное удовлетворение не просто от насилия. Помнишь, что ты еще проделывал?
Хаарманн закричал, но не от раскаяния, а от страха быть уничтоженным с помощью именной магии.
— Ты хватал их за волосы, — кричал Марко, со скорбью и отчаянием на лице. — Ты хватал их за волосы и перегрызал им горло. Только так ты мог получить удовлетворение. Ты был настолько болен, настолько ничтожен и низок, что не мог совладать со своими омерзительными наклонностями. Но есть одна деталь, отличающая тебя от прочих сексуальных убийц. Можно найти какие-то объяснения тому, что ты от голода пожирал мертвецов. Каннибализм может иметь место в экстремальных ситуациях, хотя это и бывает очень, очень редко. Но то, что ты делал потом, не может быть оправдано при всем желании. Жалкие останки своих несчастных жертв ты продавал на черном рынке — их тела были разрублены на части и проданы как обычное мясо!
Марко пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем он смог продолжать дальше.
— Расчетливость и именно она сделала тебя самым ничтожным из ничтожных, Хаарманн. Пятьдесят молодых парней, — некоторые из них были совсем еще детьми — уничтожил ты таким способом. И ты делал это ради собственной выгоды в то тяжелое время, когда все были в нужде.
Застонав от страха, Фриц Хаарманн весь сжался. Именная магия готова была вот-вот дать трещину.
Но Марко пока не собирался оставлять его в покое.
— Много лет ты занимался своим омерзительным промыслом. Кое-кто из твоих клиентов относили мясо на пробу к полицейскому врачу, подозревая, что это человечина. Но врач говорил им, что это свинина! Не понимаю, как такое могло быть!
И тогда негодяй, лежащий на земле, засмеялся.
Засмеялся триумфальным смехом при воспоминании об этом. Марко пришел в такую ярость, что подошел еще ближе. Он стоял теперь так близко, что если бы у Линкса осталось его щупальце, он немедленно схватил бы Марко.
— И когда тебя, наконец, в 1924 году, схватили, как ты воспринял судебное разбирательство? Как своего рода спектакль, рыночную сценку, в которой ты играл главную роль! Ты играл на публику, ты шутил и острил по поводу всех тех трагедий, в которые ты втянул столько людей: тех, кто стал твоими жертвами, их семьи, а также ни о чем не подозревающих покупателей! И то, что суд позволил тебе блистать по этому поводу красноречием, это просто непостижимо!
— Суд был на моей стороне.
— Вряд ли! Но он проявил себя сговорчивым. Когда ты выразил неудовольствие по поводу того, что в зале слишком много женщин, суд чуть ли не извинялся перед тобой за то, что женщинам был разрешен доступ на судебные заседания. Тебе дали право нарушать в любом месте ход судебного процесса своими безнравственными комментариями. И когда одна несчастная женщина захотела стать свидетельницей, почти сходя с ума от горя и скорби из-за судьбы своего сына… Да, она так надоела тебе, что ты попросил разрешения закурить сигару — и тебе это позволили!
Забыв о своем плачевном состоянии, убийца презрительно усмехнулся.
Марко просто побелел от ярости.
— Не смей улыбаться, ничтожество! Теперь ты не встретишь никакого сочувствия, здесь тебе никогда не позволят вольностей! Ты думаешь, мне приятно возиться с таким отбросом человеческого рода, как ты? У меня вызывает отвращение один твой вид, не говоря уже о совершенных тобой злодеяниях. Моя душа не предназначена для того, чтобы ворошить человеческую низость!
Жирное лицо Фрица Хаарманна сразу скисло. Он вернулся к реальности, на горный склон в Норвегии. Его положение было, мягко говоря, критическим.
Но Марко не давал ему передышки между атаками.
— Потом ты написал признание — в том виде, как сам этого хотел. Это признание полно детальных описаний того наслаждения, которое ты получал, совершая убийство, продиктованное твоей сексуальной извращенностью.
И только теперь до этого негодяя стало доходить, что ему скоро придется расстаться со своей вновь обретенной второй жизнью. Он попытался с криком откатиться в сторону, но Марко снова был тут как тут.
— А что было потом? Твой приговор… Да, если бы я даже и не знал, как он звучит, я бы догадался об этом по твоему виду. Ты был обезглавлен. И все думали, что тебе пришел конец. Но ты опять жив. Как это могло получиться?
Фриц Хаарманн не счел нужным ответить. Именная магия была разрушена, он больше не мог хватать Марко. Но, возможно, он мог бы добраться до своего силового источника и снова обрести могущество? Поэтому нужно было оттянуть время.
Марко так устал, так устал! Все это вызывало у него отвращение, он с удовольствием брызнул бы прямо сейчас ясной водой на этого выродка. Но оставались неясными еще два пункта.
— Мы хотим побольше узнать о твоей форме жизни, — через силу произнес он. — И о Великой Пасти.
— Что я получу за эти пояснения? — тут же спросил Линкс.
С отвращением взглянув на него, Марко сказал:
— Ничего. Я не стану торговаться за жизнь негодяя. А теперь встань! Ты должен стоять лицом к лицу с тем, с кем ты был изначально предназначен бороться.
И когда его пленник поднялся, он повел его, толкая перед собой, к остальным.
Они ждали Марко там, где он их и оставил.
— Вот этот негодяй, — устало произнес Марко. — Теперь он не представляет никакой опасности, он лишился своего жала. Займись им, Натаниель, я больше не могу его видеть.
Марко отошел и сел поодаль от остальных. Обхватив руками колени, он спрятал лицо, не желая больше ничего видеть.
«Я понимаю все человеческое, — подумал он — Этому я учился здесь, на земле, и в Черных Чертогах. Но как обстоит дело с нечеловеческим?»
И впервые он задумался о том, что воспитание человека в виде исключительно доброго и мягкосердечного существа таит в себе некую слабость.
Это была парадоксальная и горькая истина.
