Он знал, как ее зовут, он называл ее по имени!
— Спасибо, хорошо, — хрипло произнесла она, хотя с таким же успехом могла сказать, что стоит одной ногой в могиле.
— Как шов, не гноится? — спросил он, и медсестра отвернула край одеяла.
Нет, мужчина не должен видеть ее тело, нет, это не годится! Марит схватилась за край одеяла, но он взял ее за руку и строго сказал:
— Осторожнее, никаких резких движений! Ее растерянный взгляд выдавал ее мысли.
— Дорогая Марит, вчера я прооперировал тебя. Так что я уже видел тебя.
Он? Оперировал?.. О, Господи, какой стыд, он видел ее… всю целиком?
И когда он осторожно коснулся бандажа — о существовании которого она узнала только теперь — у нее появилось какое-то новое чувство. Ничего необычного в этом не было, фактически так реагировали все пациентки.
У нее появилось чувство полного доверия к своему врачу. Ощущение интимной связи с ним. Он был авторитетом, он был сильным, она же была слаба, зависела от него и могла целиком и полностью на него положиться.
Это чувство переполняло теперь Марит, давало ей ни с чем не сравнимую радость. Она не догадывалась о том, что многие до нее испытывали то же самое. Может быть, не в такой высокой степени, как она. Ведь она с детства была одинокой, никому не нужной.
В сердце Марит был огромный запас неизрасходованной любви.
Она чувствовала, что ее тело становится частью его тела, и мысль об этом казалась ей благостной и одновременно устрашающей.
— Да, все нормально, — сказал он, снова накрывая ее одеялом. При этом он улыбался ей своей несравненной улыбкой. — Теперь тебе нужно просто лежать и набираться сил, а мы позаботимся о том, чтобы ты прибавила в весе. Со временем ты сможешь вернуться домой…
«Нет у меня больше никакого дома…» — подумала она, но не нашла в себе сил произнести это вслух.
Ей показалось, что он уловил ее мысль, выражение его лица вдруг стало озабоченным. Да, конечно, он видел ее корзинку со всеми жалкими вещичками. Наверняка он понял, что она навсегда покинула свой дом.
Совершенно неожиданно он протянул руку и погладил ее по щеке. Для доктора Вольдена это был обычный поступок, но для Марит это было настоящей революцией, шагом в мир человеческого общения. Она не могла припомнить, чтобы ее кто-то когда-то ласкал. Припоминала только понукания и бранные слова.
Пока она собиралась с мыслями, все уже были в другом зале.
Марит лежала, ощущая в сердце благоговейный трепет. Она знала, что плакать ей нельзя, шов может разойтись. Но как было бы чудесно обронить сейчас слезинку радости! Она вся была переполнена теплом, добротой, ликованием — и ожиданием!
Кристоффер пригласил Лизу-Мерету провести с ним вечер. Теплая улыбка, которой она одарила его при встрече, проникла в самое его сердце. Какой привлекательной она была — во всех отношениях! Как приятно было смотреть на нее!
Входя с ней в ресторан, он сказал:
— Твоему брату стало уже лучше.
— Я слышала, он испытывает сильные боли.
— Да, это так, — сухо ответил Кристоффер. — Иначе и быть не может, ведь у него повреждено столько нервов!
Она взяла его под руку. Лиза-Мерета всегда чувствовала себя счастливой, входя в многолюдный зал вместе с Кристоффером Вольденом. Никто не был таким изящным и привлекательным, как он, таким толковым в своей работе и таким богатым.
— Ты собрал ноги Бернта по кусочкам, — сказала она. — Я так горжусь тобой!
Ее манера льнуть к нему неизменно наполняла его ощущением счастья. Он улыбнулся ей в ответ.
Когда они усаживались за столик, она с воодушевлением произнесла:
— Мне хотелось бы разделить с тобой работу в больнице. Меня всегда восхищала Флоренс Найтингейль. Не найдется ли для меня какой-нибудь работы?
Он засмеялся. Они сели за стол, и он, продолжая держать ее за руку, сказал:
— Не думаю, дорогая. Это очень скоро надоело бы тебе.
— Тогда ты не знаешь меня. Я хочу быть рядом с тобой, понимаешь ли ты это? Разве я не могла бы менять влажные компрессы несчастным больным?
— В этом у нас нет необходимости. Тебе, скорее всего, пришлось бы выносить горшки или драить пол. Или же учиться много лет.
Она состроила гримасу.
— Нет уж, увольте!
Просмотрев меню, они заказали ужин. В ожидании официанта Кристоффер глубоко вздохнул и начал:
— Лиза-Мерета, я хочу, чтобы ты знала, что всегда можешь на меня положиться. Она тут же насторожилась.
— Надеюсь, ты не думаешь, что именно из-за этого я хочу работать в больнице? Неужели ты считаешь, что я сомневаюсь в твоей верности?
Эта мысль раньше не приходила ему в голову, но теперь пришла.
— Нет, конечно, нет, — торопливо ответил он. — Но иногда ты кажешься мне такой ранимой, словно беззащитная, неуверенная в себе девочка. Мне хотелось бы взять тебя под свою защиту, Лиза-Мерета. Навсегда.
Это были совсем не те слова, которые он собирался сказать ей, сидя на берегу реки. Разговор их пошел совсем не так, как он хотел, с самого начала.
— Я уверена в тебе, — сказала она, улыбнувшись. У нее была такая милая, обворожительная улыбка. — Просто мне хочется быть рядом с тобой — всегда!
— Прекрасно! И когда тебя нет рядом со мной, ты должна помнить, что все мои мысли обращены к тебе. Всегда и всюду. Тебе это известно, не так ли?
— Да, Кристоффер, — с оттенком благоговения ответила она. — Спасибо за эти слова! И за те, что ты сказал до этого. Могу я считать это…
— Сватовством? Мне кажется, что можешь.
— О, Кристоффер, — прошептала она, сжимая его руку. — Ты знаешь, я так люблю тебя!
Он ничего не ответил, поскольку официант принес ужин. Теперь оба они ждали, чтобы он ушел.
Лиза-Мерета наклонилась к нему через стол.
— О чем ты задумался? У тебя такой счастливый вид! Взяв вилку и нож, он сказал:
— О, я думаю о том, как удачно сделал операцию этой бедной девушке из дикой местности.
Руки Лизы-Мереты, держащие нож и вилку, застыли в воздухе, но она тут же непринужденно заметила, поднеся ко рту кусочек мяса:
— Мне показалось, что ты только что говорил о том, что мысли твои постоянно обращены ко мне?
Он принял это за шутку с ее стороны и рассмеялся.
— Не принимай это близко к сердцу, — сказал он. — Это просто бахвальство с моей стороны.
Но у нее явно пропала охота разговаривать. Он заметил, как она недовольно поджала губы и продолжала есть, не поднимая глаз от тарелки.
