Наверняка у тебя были причины относиться так к нему.
Она ощутила новый приступ боли. Она ощупью нашла его руку, как делала это уже много раз во время спуска с холма. Рука была всегда рядом.
На этот раз тоже. Это дало ей новые силы.
— Он не был добр к тебе? — спросил доктор.
— Я была не такой усердной, поэтому он иногда сердился на меня, — как бы извиняясь, ответила она.
— Могу себе представить… Значит, он не был добр к тебе.
— Не был… — с глубоким вздохом произнесла Марит. — Он… он любил мучить меня. Он делал все то, что мне не нравилось. Бил собаку. Запирал меня в доме. Дразнил меня уродиной. Говорил, что я дура.
Эта неожиданная тирада отняла у нее все силы. Закрыв глаза, она тяжело вздохнула.
— Простите… — с мольбой произнесла она.
— Ты не должна просить прощения за прегрешения других людей. Ты не уродина и не дура. И тебе не следует обременять свою совесть сознанием того, что ты не любила его. Ты делала для него все, что могла. Что он сделал для тебя?
Немного подумав, она ответила:
— Ничего.
Ах, как чудесно было рассказать кому-то обо всем!
Излить всю накопившуюся с годами горечь… Она в отчаянии пыталась побороть угрызения совести, ведь отец ее в самом деле был плохим! Конечно, она тоже была виновата, но…
— Я тоже думаю, что твой отец совершенно не заботился о тебе, — мягко произнес доктор. — Иначе ты не оказалась бы здесь и не говорила бы о наказании Господнем. Твоему отцу жилось с тобой не плохо, не так ли?
— Да. Во всяком случае…
Она не могла сразу подобрать нужные слова. Он пришел ей на помощь.
— Во всяком случае, чисто внешне. Что он сам думал по этому поводу, никто не знает. В то время, как тебе было с ним очень трудно, да? Собственно, о каком Боге ты говоришь? О том, который вознаграждает злых людей и наказывает беспомощных? Нет, так не годится!
Она пыталась осмыслить его слова, но мысли путались у нее в голове.
— Я думала уехать отсюда.
— К твоему отцу?
— Нет, нет. К моим братьям. В Америку. Но они мне не отвечают.
— Значит, твои братья там! И давно они уехали?
— Почти двадцать лет назад. Кристоффер призадумался.
— Ты была очень одинока, да?
Ему не следовало говорить этого! Не следовало говорить эти слова таким мягким, приветливым голосом! Из обледенелой души Марит вырвался плач, болью отозвавшись во всем ее измученном теле. Ее плач тут же перешел в крик, и Кристоффер Вольден испуганно пытался остановить то, что сам же и спровоцировал. Он готов был откусить свой собственный язык за такие необдуманные слова.
Он лихорадочно пытался направить ее мысли в другое русло, рассказывал ей о том, что ожидает ее в больнице, как она отдохнет там, какой за ней там будет уход, сказал, что ей нечего опасаться, он будет постоянно следить за ней.
Сознание ее превратилось в сплошную круговерть боли.
— Не покидайте меня! — прошептала она. — Я так боюсь, будьте рядом со мной!
Ей показалось, что он ответил ей: «Я не покину тебя!» Но она могла принять желаемое за действительное.
Темнота сгущалась, свет фонаря становился все более тусклым, боль окутывала ее со всех сторон, оглушала, парализовывала.
Кристоффер в бессилии закрыл глаза. Он понимал, что жизнь ее висит на волоске.
— Господи, — почти беззвучно прошептал он. — Если ты понимаешь, что такое справедливость, дай этой бедной женщине пожить еще немного! Пожить для себя, а не для других. Она не заслужила того, чтобы вот так умереть, не вкусив ничего от жизни.
В этом Кристоффер был не прав. В последние несколько часов Марит переживала нечто такое, в чем судьба ей до этого отказывала: общность с другим человеком. Она чувствовала заботу о себе, дружелюбие. Ее бессильная рука по-прежнему покоилась в его руке, и это давало ей ощущение надежности.
3
В предрассветных сумерках, насквозь продрогшие, они прибыли в больницу. Было около семи часов, больница просыпалась. В коридорах и в приемном отделении еще горел свет.
Эта больница, подобно всем остальным, состояла из нескольких корпусов, чтобы в случае эпидемии предотвратить распространение инфекции. Главный корпус был более просторным, чем остальные, хотя и представлял собой одноэтажное здание.
Кристоффер направился прямо в приемное отделение и без всяких предисловий попросил, чтобы привели в порядок операционную.
К нему подбежал, в халате нараспашку, коллега, говоря на ходу:
— Слава Богу, Кристоффер, что ты здесь! Без тебя тут был настоящий хаос.
— Да, но сейчас не время…
— Главный врач заболел гриппом, так что тебе немедленно придется сделать больному операцию!
Отсутствие главного врача означало, что Кристоффер остался в больнице единственным хирургом.
— Это придется отложить, поскольку только что поступившая женщина нуждается в немедленной помощи.
При этом он посмотрел на носилки, на которых без сознания лежала Марит из Свельтена.
— Но ты же не знаешь, о ком идет речь, — понизив голос, сказал коллега.
К ним подошел человек. Отец Лизы-Мереты, советник Густавсен.
Лиза-Мерета? О, Господи, ведь это же не она…
Да, речь шла не о ней. Но если бы даже речь шла о ней, Кристоффер, несмотря на свои отношения с Лизой-Меретой, все-таки сначала помог бы Марит из Свельтена. Потому что она была при смерти.
— Слава Богу, что ты приехал, Кристоффер, — сказал советник, лицо которого пылало от волнения. — Мой сын Бернт… он… О, Боже, я этого не вынесу! И тут главный врач как раз заболел!
Будущий тесть Кристоффера закрыл руками лицо, но тут же собрался с мыслями и сказал:
— Ты должен немедленно прооперировать Бернта. Сейчас же!
Из комнаты для посетителей вышла Лиза-Мерета.
— Кристоффер, любимый… Сделай все, что в твоих силах!
Крепко обняв ее, он спросил:
— Что же случилось с Бернтом? Он хорошо знал своего будущего шурина, но не мог сказать, что между ними было много общего. Отец ответил за нее:
— Он врезался в стену на автомобиле.
