— Это дневная работа, — с улыбкой ответил он и встал. — А теперь тебе надо просто выздоравливать и набираться сил, остальное я устрою. Тебе нравится здесь?
— О, да! Здесь все такие добрые. Я поговорила сегодня немного с моими соседками по палате. Они такие приветливые.
Кристоффер огляделся по сторонам, встречая доброжелательные улыбки слушающих их разговор женщин.
— Это хорошо, что вы приняли Марит в свою компанию, — непринужденно заметил он.
Он переходил от одной кровати к другой, находя для всех приветливые слова — и этот его незапланированный обход поистине вливал жизнь в пациентов. Все просто лезли из кожи вон, чтобы показать ему свое восхищение и свое почтение. Наконец он ушел.
Было бы большим преувеличением сказать, что Марит разговаривала с остальными. С ее болезненной застенчивостью весь разговор сводился к фразам: «Как тебя зовут?» «Марит». «С чем ты лежишь здесь?» «С чем? Ах, да, с воспалением слепой кишки».
Обнаружив ее застенчивость, они не стали приставать к ней с расспросами.
Но теперь все, кто мог, приподнялись на своих подушках и просили ее рассказать о себе. И Марит принялась рассказывать, сначала ужасно смущаясь, а потом, заметив их интерес к себе, рассказала о том, как ее нашел доктор и другие люди на вершине холма.
Эта история показалась всем увлекательной. И тут Марит сделала нечто неслыханное, на что она не считала себя способной: она заставила себя спросить у них, чем они больны.
Завязалась оживленная беседа. Некоторые сгоряча садились на постели, другие просто лежали, радуясь возможности поговорить о своих переживаниях и проблемах.
Таких прекрасных дней до этого не было в жизни Марит. Она была среди людей! И неважно, что разговор шел, в основном, о болезнях, и к нему примешивалась изрядная доля сплетен из коридоров и операционной.
Она была одной из них! Могла ли она желать большего?
Однако этот разговор отнял у нее все силы. Вечером она получила выговор от дежурной медсестры за то, что совсем не отдыхала.
«Ничего, — подумала Марит, — это было для меня покаянием!»
Она была так счастлива, так счастлива! Даже больничная рубашка из грубого полотна казалась ей чудесной. Ведь у Марит никогда не было обновок. Она донашивала оставшуюся от братьев одежду, пока та не превращалась в лохмотья.
Теперь у нее были подруги! И она имела право разговаривать с таким замечательным человеком, как доктор Вольден. Хотя Марит и испытывала к нему детское восхищение, что-то неведомое начало пробуждаться в ней, что наверняка вызвало бы у нее страх, если бы случай обнажил перед ней истину. Это обостренное чувство чем-то напоминало ей голод.
Слово «голод» означает так много. Под этим можно понимать тоску, желание, обожание, страсть… Но это чувство вызывало в ней прежде всего беспокойство и неудовлетворенность.
Все это было настолько туманным, что Марит так и не разобралась, что же происходит с ней. И это было к лучшему. Ведь что мог дать ей этот голод, кроме несчастья?
Теперь Кристоффер каждый день забегал к Марит. Он пытался убедить себя в том, что ей необходима моральная поддержка для полного выздоровления.
Но истина состояла в том, что ему просто нравилось бывать возле нее. Он гордился тем, что ему удалось дважды вернуть Марит из Свельтена к жизни.
Мало-помалу она привыкала к пище. Сначала это была только жидкость, потом ей стали давать кашицу.
Марит посвежела, расцвела, похорошела. К удивлению всех она стала просто красавицей.
Шов ее затягивался не так хорошо, как того хотелось Кристофферу, но он надеялся, что она со временем окрепнет и что у нее повысятся силы сопротивляемости.
Смыслом жизни Марит фактически стало ожидание прихода Кристоффера. «Голод» теперь завладел ею всерьез. Всякий раз, услышав в коридоре шаги, она чувствовала вибрацию во всем теле, она научилась по звуку отличать его шаги, быстрые и целенаправленные, и если ей доводилось слышать его голос, сердце у нее начинало усиленно биться, а если он направлялся в другую палату, она была разочарована. Он поселил в ней лихорадочное, острое беспокойство, она не могла думать ни о чем другом, она не знала ничего о Лизе-Мерете и, кстати, относилась к Кристофферу только как к очень хорошему другу. Он наполнял собой все ее существование, постоянно присутствовал в ее мыслях, и когда он приходил и улыбался ей, она вся светилась изнутри счастьем, ей просто хотелось плакать от радости.
Кристоффер ничего об этом не знал. Он видел только, что она стала радостной и более общительной, и воспринимал это как добрый знак.
Что же касается Бернта, брата Лизы-Мереты, то ему предстояло еще долго лежать в больнице. Он отказывался выполнять предписания врача и лежать неподвижно, вертелся в кровати и пробовал садиться. Это не способствовало быстрому сращиванию его сломанных ног, в раны попала инфекция, потому что он ковырял и чесал их. Его отец постоянно навещал его и ворчал по поводу плохого ухода, и Бернт, разумеется, жаловался на все подряд, стараясь вызвать к себе сочувствие. Персонал же молча сжимал зубы. Все знали, что советник обладал большой властью и мог прекратить экономическую помощь больнице, если ему что-то не понравится.
Главный врач вышел на работу, теперь Кристоффер делил с ним всю ответственность. Это было для него во всех смыслах облегчением.
К сожалению, им не удалось предотвратить инфекционные заболевания в остальных корпусах. Постепенно вся больница была охвачена эпидемией. Врачи были глубоко озабочены; они делали все, чтобы обезопасить больных, но при их скудных ресурсах это было сделать почти невозможно.
Кристоффер был в гостях у советника.
Лиза-Мерета просто кипела энергией: строила планы на свадьбу, чирикала и щебетала так, что у Кристоффера голова шла кругом. Он же упрекал себя за то, что даже в свободное время не может забыть о своей работе, хотя на это и были веские причины. Он не мог рассказать Лизе-Мерете о своих проблемах, потому что она боялась всякой заразы и вряд ли стала бы встречаться с ним, узнав об эпидемии стафилококка. И у нее началась бы просто истерика, если бы он рассказал ей о плачевном состоянии ее брата. Лиза-Мерета была чудесной девушкой во всех отношениях, но терпеть не могла всякие болезни. Она часто говорила в шутку, что выбрала себе врача именно потому, что хотела обезопасить себя от этой мерзости. Хорошо иметь собственного врача в семье!
В это утро у одной из медсестер появилось подозрение, что эпидемия достигла корпуса, в котором лежала Марит…
— На свадьбе должно быть шесть подружек невесты, — сказала Лиза-Мерета. — Я выберу для этой цели шесть дурнушек…
Он очнулся от своих мыслей.
— Почему же? — с улыбкой спросил он.
— Но у невесты на свадьбе должны быть подружки!
— Нет, я имею в виду, почему ты выберешь дурнушек? Это весьма странный выбор. Разве ты не должна выбрать их из числа своих самых близких и преданных подруг?
— Да, но ты ничего не понял! Подружки невесты не должны быть слишком… да, и не должны быть очень уж уродливы, поэтому, чтобы не нарушать стиля, они могут надеть вуали
