Однажды утром, придя к ней, Кристоффер застал ее почти в бессознательном состоянии. У нее был жар, она вся обливалась потом, ее лихорадило. Взгляд ее был затуманен, но она все же поняла, что это он положил ей руку на лоб, почувствовала, как рука его скользнула вниз и медленно, нежно погладила ее по щеке. Слегка повернув голову, Марит приложилась щекой к его ладони. И он не убирал руку, пока она не заснула от изнеможения.
Среди дня она очнулась. Кристоффера рядом не было, но возле ее постели стояли врачи.
Она услышала голос главного врача:
— Перенесите ее в изолятор, сестры!
«Нет! — безмолвно умоляла Марит. — Нет, нет!»
5
Кристоффер старался бывать у Марит из Свельтена как можно чаще. Он знал, что у нее нет никаких шансов выжить, и именно поэтому находил время для посещений. Ему казалось самым ужасным то, что именно она, так и не узнавшая, что такое жизнь, должна была умереть. Хотя до этого было совершенно очевидно, что контакт с ним благотворно действовал на нее. Поговорить с кем-то означало очень много для такой одинокой женщины. Для нее важно было, что кто-то обратил на нее внимание.
Теперь же ситуация стала намного хуже. Теперь она была не в состоянии общаться с кем-то, разве только сказать пару слов в миг просветления. Но ее затуманенные лихорадкой глаза излучали благодарность и покой всякий раз, когда он входил к ней в изолятор.
Марит давали болеутоляющие средства, и тогда она могла говорить достаточно разборчиво. Но большую часть времени она пребывала в состоянии полузабытья.
Если у него находилось время, он сидел с ней, стараясь вдохнуть в нее мужество и силы для продолжения борьбы.
— Ради меня, Марит, — сказал он однажды. — Я не хочу, чтобы ты покидала меня.
Он сказал это, зная, как много значит для нее его дружба. Он даже не догадывался о ее любви.
Сделав глубокий, болезненный вдох, она посмотрела на него и сказала:
— Вы так добры, доктор Вольден.
— Меня зовут Кристоффер. Ты должна знать, что я твой друг.
На ее измученном лихорадкой лице появилась слабая улыбка.
— Вас зовут Кристоффер? Это… красивое имя.
— Будь со мной на «ты».
Она ничего не ответила, закрыв глаза со счастливой улыбкой.
А он сидел и смотрел на ее необычайно утонченное лицо. Совсем недавно он видел ее красивой, настолько красивой, что удивлялся всякий раз при виде ее. Теперь лицо ее несло на себе отпечаток болезни, тем не менее, ее внешность просто околдовывала его. Такая красота не должна была погибать. Мир не должен был лишиться этой красоты.
Или, возможно, мир не видел этой красоты? Может быть, только он видел исходящее от нее колдовское очарование? По сравнению с Лизой-Меретой у Марит было мало преимуществ. Нет, красота Марит носила какой-то глубинный характер — и тем более заманчивым было добраться до нее.
Когда она внезапно заговорила, он обнаружил, что давно уже сидит и смотрит на нее.
— Я не могу много говорить. Расскажи о… себе… Кристоффер.
— О себе? — со смущенной улыбкой спросил он. Он к этому не привык, он всегда сам слушал других. — О, мне особенно нечего рассказывать. Я очень счастливый человек.
— Я это знаю, — прошептала она, по-прежнему не открывая глаз. — Я видела это по твоим глазам, в них всегда светится… жажда жизни.
«Если бы я мог дать тебе хоть немного этой жажды жизни», — подумал он.
— Да, у меня есть все, что я хочу, — сказал он. — Милые, добрые родители, прекрасные родственники…
Ему не хотелось говорить о Лизе-Мерете. В этом не было необходимости, и это вряд ли обрадовало бы Марит.
— У тебя есть братья или сестры?
— Родных нет. Но я вырос вместе с двумя моими родственницами, которых считаю старшей и младшей сестрой. Обе они такие прекрасные люди. В особенности моя старшая сестра, которую зовут Бенедикта.
— Красивое имя, — снова сказала Марит.
— Да. Несколько лет назад с Бенедиктой произошло несчастье. Теперь она воспитывает сына, которого все мы обожаем.
— Бедная Бенедикта, — прошептала Марит. — Люди такие безжалостные.
— Да, это так. Но теперь Бенедикта спокойна и счастлива. Ты не представляешь себе, какая она сильная!
Она наморщила лоб, и он тут же пояснил:
— Душевно сильная, я имею в виду. Все питают к ней такое доверие.
— Ты тоже душевно сильный, Кристоффер.
— Неужели? — радостно спросил он. — А я об этом не знал. Иногда я казался самому себе таким ненадежным…
— Просто ты очень ответственный человек.
—Да.
Но дело здесь было не только в ответственности. Он знал, что бывал ненадежным, когда дело касалось Лизы-Мереты, хотя он и любил ее.
Внезапно он обнаружил, что Марит погрузилась в глубокое забытье. Несколько раз он назвал ее по имени, но она не реагировала. Тогда он погладил ее по влажным волосам и вышел.
Он был так опечален, что не заметил, куда шел, и ему пришлось возвращаться назад, к нужному ему корпусу.
«Кто, собственно говоря, решает, кому жить, а кому умереть до срока?» — в бессилии думал он.
Он пришел к мысли о том, что никто не должен принимать таких решений во имя порядочности и человечности.
Чтобы хоть немного утешиться в своей печали, он направился этим вечером в дом Лизы-Мереты. Уже несколько дней у него не было времени для встречи с ней, так что у нее были все основания считать себя брошенной.
Открыв дверь, она отпрянула назад.
— И ты пришел? Но как ты осмелился? Он был удивлен.
— Почему я вдруг не должен был осмелиться?
— Надеюсь, у тебя хватило здравого ума, чтобы… Ты хорошо помылся? Ты продезинфицировал свою одежду? Потупив взор, он ответил:
— Конечно! Я прямо из ванной, и моя одежда чистая и свежевыглаженная. Как всегда, когда я прихожу из больницы, ты же знаешь.
Лиза-Мерета колебалась.
— Ну, хорошо, входи! Но только ненадолго, мы с мамой нарезаем полотенца для хрусталя и фарфора.
Ее мать, на редкость ухоженная дама, вышла в гостиную.
— А, это Кристоффер. Как обстоят дела у нашего дорогого мальчика?
— У Бернта? Сравнительно неплохо. У него хорошая сопротивляемость.
— Почему ты говоришь так о нем? — тут же спросила Лиза-Мерета.
