— Потому что другие переносят инфекцию не так хорошо, как он, — ответил Кристоффер, неизвестно почему чувствуя раздражение. — Люди гибнут…
— Значит, болезнь все-таки смертельная? — спросила Лиза-Мерета, и ее вопрос прозвучал, как удар кнута.
— Только для тех, у кого нет никаких сил сопротивляемости, — ответил Кристоффер, внезапно ощутив невыносимую печаль.
— Но Бернт выкарабкается? — спросила мать. — Приятно об этом слышать! Я хотела навестить его, но боюсь распространить заразу дальше…
«Неужели?.. — подумал Кристоффер и пошел вслед за Лизой-Меретой в ее комнату. — Здесь говорит скорее чувство самосохранения».
— Я хочу показать тебе, что я уже приготовила, — деловито сказала Лиза-Мерета, когда они вошли в ее элегантную комнату, в которой преобладали белый и голубой цвета (прекрасное обрамление для ее золотисто-смуглой кожи).
— Нет, ты с ума сошел, ты не должен целовать меня сейчас! Взгляни, разве это не обворожительно?
Она показала ему несколько отделанных кружевом носовых платков. Кристоффер никак не мог взять в толк, что они были необходимы невесте, но он понимал, что вся эта возня ей нравится, а то, что радовало ее, радовало и его.
— В самом деле, — рассеянно ответил он.
Разговор шел вяло. Она следила все время за тем, что он брал в руки, ведь под ногтями у него могла быть инфекция, и он больше не делал попыток приблизиться к ней. Все то, что раньше так воодушевляло его — ее интеллигентность и одухотворенность, — теперь просто раздражало его.
Она не могла не заметить этого. Стоя на порядочном расстоянии от него, она сделала шажок вперед и многообещающе произнесла:
— Ты можешь прийти ко мне, Кристоффер, когда эта отвратительная эпидемия закончится? Отца и матери часто не бывает дома. И, несмотря на то, что я хочу быть невестой в белом — и я настаиваю на этом, — мы могли бы поиграть в супружескую пару. Что ты на это скажешь?
Что она имела в виду? Они всегда вели себя «правильно», когда дело касалось ласк и объятий, и можно ли было идти в этом направлении дальше, не преступая грани? Лиза- Мерета была мастером по части разжигания в нем страсти, и ему приходилось вовремя все приостанавливать. Но насколько далеко она задумала зайти на этот раз? Означает ли это, что…
Мысль об этом была несказанно соблазнительной. Лиза-Мерета была очень хорошо сложена, на что его коллеги по работе часто обращали внимание, называя его баловнем судьбы, а он заливался румянцем от радости. И вот теперь она дает ему понять, что пора начать более близкие отношения?
Ее слова вызвали в нем порыв чувств, и он прижал ее к себе.
Лиза-Мерета вскрикнула, нет, завопила, как сирена локомотива, и он немедленно отпустил ее.
Она с возмущением принялась отряхивать платье.
— Ты с ума сошел, — шепотом произнесла она. — Мне снова придется купаться! И это платье только сегодня было выстирано!
— Я вовсе не заразный, — сквозь зубы произнес Кристоффер и вышел из комнаты.
— Кристоффер, подожди, — крикнула она ему вслед. Но он чувствовал такую ярость и такое унижение, что даже не обернулся. Советник уже вернулся домой и стоял в гостиной, но Кристофферу не хотелось разговаривать с ним, он просто хлопнул на прощание дверью.
Поведение Лизы-Мереты настолько возмутило его, что ему захотелось поговорить с кем-то, кто не боялся заразы. Несмотря на позднее время, он направился в тот корпус, где лежала в изоляторе Марит.
В первый момент ему показалось, что она мертва, и это вызвало у него такой шок, что перехватило дыхание. Но потом он заметил, что она слегка пошевелилась, и сел на край ее постели.
По дороге он встретил медсестру и спросил, как обстоят дела у Марит из Свельтена. Сестра только с сожалением покачала головой.
— Дело идет к концу, — сказала она. — Мы ничего уже не можем поделать. Она сегодня спрашивала о докторе, так что это посещение подбодрит ее, эту одинокую бедняжку!
Все медсестры знали, какую заботу проявляет Кристоффер о своих пациентах, стараясь делать все, чтобы облегчить их пребывание в больнице, и все медсестры были слегка неравнодушны к нему. Встретившая его медсестра не усмотрела ничего необычного в том, что он шел поговорить с умирающей.
— Доктор Вольден… — сказала Марит со слабой улыбкой, обнаружив, что кто-то сидит на ее постели.
Он заметил, что она получила болеутоляющее, она была в каком-то легком опьянении, вернее, в каком-то дурмане.
— Кристоффер, — поправил он ее.
— Да, конечно, Кристоффер. Я как раз видела о нас обоих сон. Это было так прекрасно… — еле слышно произнесла она.
— В самом деле? Расскажи!
— Нет, это был очень короткий сон. У нас была когда-то чудесная цветущая поляна, но потом там стали пасти коров. Там было столько всяких цветов. Сначала там расцветали одуванчики. Целое море золота!
— Понимаю, мы с тобой относимся к числу тех немногих, кто понимает красоту одуванчиков.
— Потом поляна становится золотисто-лиловой. Расцветают лютики и клевер. Это тоже прекрасно.
— Действительно, прекрасно, — согласился Кристоффер. — Я тоже люблю эти цветы.
Дыхание ее было быстрым и прерывистым, словно она дышала лишь верхней частью легких.
— Но потом, когда лужайка подсохла, наступило настоящее цветочное буйство. Кристоффер снова улыбнулся.
— Могу себе представить, — сказал он. — Однажды я попытался удобрить такую цветочную лужайку, чтобы цветы были еще крупнее и красивее. Но выросла только сочная трава, а цветы исчезли.
— Да, — попыталась улыбнуться Марит. — Смотри, на окно снова прилетела синица!
— Какие же цветы появлялись на твоей лужайке позже, когда стало совсем сухо?
— Масса самых различных цветов. Целое море цветов! Ромашки, шиповник, колокольчики, белозер болотный, вероника… Не можешь ли ты покормить мою синицу?
— Могу. Откуда тебе известно столько названий? Лицо ее сразу омрачилось.
— Моя мать научила меня этому, когда я была совсем маленькой. И я никогда этого не забуду.
— Твоя мать умерла?
— Да. Когда мне было пять лет, она снова забеременела. Но при родах умерли и она, и ребенок. Кристоффер сжал ее руку.
— И ты видела во сне нас с тобой? Тебя и меня?
—Да.
Он заметил, что ей трудно говорить. Щеки ее лихорадочно горели, и на шее уже
