школе хорошо, и была счастлива, как никогда.
Телефонный разговор с Кристоффером выбил ее из колеи.
— Кто это был? — спросила ее приемная мать Агнета, когда она вернулась домой.
— Кристоффер, — сказала Бенедикте, в растерянности стоя посреди гостиной. — Он хочет, чтобы я приехала в Лиллехаммер.
— Очень хорошо. Но зачем?
— У них какие-то трудности в больнице. Я точно не поняла, в чем там дело, но он сказал, что если сын какого-то человека умрет, в газетах появятся скандальные статьи.
— Какой ужас!
— Да. Но самое главное — они не могут найти источник эпидемии, разразившейся в больнице. Кристоффер просит меня немедленно приехать и помочь им.
— Ты же не врач!
— У Бенедикте есть необычайные способности, — сказал вошедший в это время Хеннинг. Она тут же повернулась к своему отцу.
— Можно мне поехать? — спросила она.
— Кристоффер никогда до этого не обращался к тебе с такой просьбой. Видно, дело серьезное. Думаю, тебе следует ехать немедленно.
— Да, конечно, — сказала Агнета. — Не беспокойся за Андре, мы позаботимся о нем.
— Я знаю это, — рассеянно ответила Бенедикте. — Но я намерена взять его с собой.
— А как же быть со школой?
— Наверняка он получит освобождение. Он никогда никуда не выезжал, это будет ему интересно: поехать на поезде, посмотреть Норвегию. Мы будем жить у Кристоффера; фактически он сам спрашивал, не возьму ли я Андре. Ему хочется увидеть своего крестника и показать ему Лиллехаммер.
— Да, это прекрасная идея, — сказала Агнета.
— Мне тоже так кажется, — согласился Хеннинг. — Только одень его потеплее!
— Конечно, папочка, — радостно улыбнулась Бенедикте. Никто так не заботился о здоровье и благоденствии Андре, как его дед Хеннинг.
Этой ночью Кристоффера вызвали в больницу. В городе загорелся деревянный дом, и в больницу было доставлено двое: один с ожогами, а другой — с удушьем от дыма.
Оказав им помощь, Кристоффер уже не хотел возвращаться домой и направился прямиком в корпус, где лежала Марит из Свельтена.
«Я просто мучаю самого себя, — подумал он. — Я ведь знаю, что она уже умерла…»
Но Марит была жива. Вопреки всему, в ее истощенном лихорадкой теле теплилась жизнь. Дежурная медсестра сидела возле ее постели и промывала ее рану, да и сама Марит была чисто вымыта, одета во все чистое, ей дали болеутоляющее и для верности — гоффманские капли, принесенные медсестрой из дома.
Было ли это действие гоффманских капель или чего-то еще, трудно сказать, но факт был фактом: Марит по-прежнему дышала. Кристоффер понимал, что это всего лишь отсрочка неизбежного конца. Ничто на земле больше не могло спасти Марит из Свельтена. Инфекция наверняка уже поразила печень и почки, а также другие органы. И было лишь вопросом времени, когда ее перетруженное сердце наконец остановится.
Тем не менее, он стоял и смотрел на ее красивое лицо. Дежурная медсестра вопросительно взглянула на него, он кивнул, и она потихоньку вышла за дверь.
Изолятор, в котором до нее умерло столько людей, освещала лишь маленькая лампа. За окном была темная ноябрьская ночь, хотя рассвет был уже близок.
— Марит, — тихо сказал Кристоффер.
Единственным ее ответом было слабое вздрагивание век. Она дышала настолько быстро и поверхностно, что до него почти не доносилось никаких звуков.
— Марит, это Кристоффер, — сказал он, садясь на край ее постели. Он взял в свои ладони ее бессильную, истощенную, когда-то натруженную руку.
Он и сам не знал, что собирался сказать ей. Он просто чувствовал огромную потребность сделать ее смерть красивой, сделать саму ее счастливой в миг смерти. Если только можно назвать красивым уход из жизни до того, как у человека появился повод хоть как-то радоваться этой жизни.
— Если ты меня слышишь, пошевели слегка пальцами!
И он тут же почувствовал еле заметное шевеление ее пальцев.
— Прекрасно!
Теперь ему предстояло стать актером, подобрать слова так, чтобы это произвело на нее последнее впечатление.
— Марит, вчера мы говорили о том, что любим друг друга, помнишь?
И снова она слегка пошевелила пальцами.
— И это действительно так, по крайней мере, с моей стороны.
Пальцы ее тут же зашевелились.
— И с твоей стороны тоже? Спасибо, Марит, мне необходимо было об этом узнать. Я так люблю тебя, моя девочка. Выражение твоего лица, тепло твоих глаз, твой голос, все в тебе меня радует!
С какой непринужденностью он говорил эти слова! Он даже не подозревал, что является прирожденным актером.
— Знаешь, что мы сделаем, когда ты выздоровеешь?
Ее пальцы замерли в ожидании.
— Я хочу, чтобы мы поженились, Марит, чтобы мы могли быть вместе день и ночь, ты и я. Ведь мы так хорошо понимаем друг друга. Нередко даже без слов.
На этот раз он услышал ее торопливое дыханье.
— Ты этого хочешь, Марит?
Ее пальцы прижались к его ладони.
— Спасибо, — сказал он. — Я так рад.
Где-то в корпусе послышался приглушенный плач женщины. Из щели в оконной раме потянуло сквозняком. Он попытался заткнуть щель полотенцем, но это не помогло. За окном был мороз, на стекле появились прекрасные в своем мертвом совершенстве узоры. В высокой печке горели дрова, но тепло распространялось лишь в одной половине комнаты, другая же оставалась ледяной.
Кристоффер долго сидел возле Марит. Он спокойно говорил ей о том, что они будут делать, когда она выпишется из больницы. Он найдет для них подходящее жилье, потому что его нынешнее жилье слишком тесное. И у них будут дети, конечно же, они должны иметь детей.
— Представляешь, какие красивые у нас будут дети, у тебя и у меня, — с улыбкой говорил он. — Ведь мы же с тобой самые красивые люди в мире, не так ли? У них будут такие же вьющиеся волосы, как у тебя, и такие же, как у меня, длинные ноги! У них будет моя рассеянность и твоя вечная потребность просить за все на свете прощение. Бедняжки! Нет, если говорить серьезно, то я думаю, что они должны быть крепышами.
Он увидел, что из ее закрытых глаз катятся слезы. И поскольку она лежала на спине, слезы затекали ей в уши, и он осторожно и ласково вытирал их.
— Мне не хотелось так волновать тебя, — с сожалением произнес он.
Она попыталась ему что-то сказать, но не смогла. И ему оставалось только гадать, что у нее было в мыслях.
— Ты рада? Это прекрасно. А теперь тебе нужно спать и набираться во сне сил. Мне тоже нужно поспать, потому что я оперировал ночью и не был еще дома, сразу пошел к тебе…
