– Виллему, перестань метаться по комнате, словно курица-несушка, – сказал Калеб. – Неужели не можешь спокойно посидеть хотя бы минуту.
– Нет, я… пойду прогуляю Принца. Ему необходимо побегать по лужайкам.
– Не давай ему только гоняться за овцами!
– Принцу? Хотела бы я повидать овцу, с которой он может справиться.
Старый охотничий пес спокойно бежал рядом с ней, когда она спешила через луга к опушке леса. Бесцельно она бродила там в течение двух часов, переходя с одного наблюдательного пункта на другой до тех пор, пока вечерние сумерки не прогнали ее домой.
– Виллему, – с улыбкой произнес Калеб, когда она вернулась. – Бедная собака полностью измотана!
Принц свалился на пол словно мешок.
– Прогулка продолжалась дольше, чем я рассчитывала, – согласилась она.
– Почему ты сегодня какая-то подавленная?
– Я? Нет. Просто устала. Пойду лягу. А где Тристан?
– Он снова ушел. Пробормотал что-то о том, что должен помочь своему товарищу. И что он, может быть, вернется поздно.
– Что ты говоришь? Откуда у него здесь товарищи? Никлас?
– Не думаю. Но ведь он здесь уже не первый раз.
– Да, правда. Спокойной ночи, папа!
– Спокойной ночи, мое сокровище!
Очутившись наверху в своей комнате, Виллему посмотрела на верхний край кровати. Если посмотреть в общем и целом, Доминик прав. Видимо, не так уже и умно написать «самый счастливый человек в мире».
«Счастье не постоянное состояние, – подумала она. – Даже не периодическое явление. Счастье – это скорее всего мгновенный удар в сердце, наносимый ликующей радостью, до краев заполняющий человека, которая исчезает столь же быстро, как и пришла. Но пока человек наслаждается ею, он верит, что жизнь – это самое прекрасное, что есть на свете».
Мысли ее стали путаться. Она забралась на спроектированную ею самой кровать и почувствовала запах недавно отструганной древесины.
Семнадцать лет… И душа заполнена тайными мечтами, о которых никто, никто не должен знать.
Тристан в темноте попытался увидеть выражение глаз Гудрун.
Как они выглядят?
Сама небольшая пастушья хижина была холодной, но овечьи шкуры на кровати оказались теплыми. Ну еще горячее была голова девушки.
Он вел себя не назойливо, но она все же поняла, чего он так страстно желает.
Как она была мила, когда сказала, что он не должен злоупотреблять своим высоким положением по отношению к ней – девушке низкого сословия. Нет, ему не нужно беспокоиться; она никому не расскажет о том, кто к ней прикасался. Она не отодвигалась от него, только немного хныкала и просила с уважением отнестись к ней, неопытной молодой девушке. Она знает так мало. Ей известно только то, что хозяин имеет право сорвать принадлежащий ему плод.
– Но я не хочу причинить вреда, – пробормотал Тристан.
– Да, я знаю, – всхлипнула она. – Вы прекрасный господин, и я, бедная девушка, не могу справиться с тем, что сердце мое трепещет от счастья только оттого, что вижу Вас.
– Мое также, – дрожащим голосом признался он. Все тело его внезапно охватил не испытанный ранее огонь, вызвав в руках необыкновенную слабость. Разве можно сравнить с этим экстаз пустых ночей одиночества? – Я хочу сказать, от возможности видеть вас. Чувствовать ваши прекрасные волосы между пальцами.
– Это ничего не значит, – скромно прошептала она. – Известно, что все господа находят время побаловаться со своими служанками.
– Все? – изумленно воскликнул Тристан и подумал о своем отце, о Калебе, о Бранде и Маттиасе. Однако вслух ничего не сказал.
Гудрун поняла, что ее заверения могут больше навредить, чем принести пользу. Она хорошо изучила мужчин и их реакцию за годы, проведенные в Кристиании.
– Конечно, не все, но большинство из них. Это – Ваша привилегия, мы зависимы, постоянно приспосабливаемся к ней. Если нас выбирают, мы почитаем это за честь. Она почувствовала, что противоречит себе и быстро добавила:
– Но никто еще не видел моего обнаженного тела. Неужели я такая отвратительная, господин?
– Нет… конечно, нет, фрекен Гудрун! Конечно, нет!
Несмотря на то, что она все время подчеркивала свою робость, она стремилась быть как можно ближе к нему. Тристан почувствовал, как у него оглушающе закружилась голова. Он уже не отдавал себе отчета ни в чем, не чувствовал ничего, кроме обольстительной близости,
