Они продолжали путь на одеревеневших ногах, и Калеб ничего не сказал, когда Маттиас взял его за руку.
Но в этот вечер удача сопутствовала им. Уже начало смеркаться, когда они снова услышали шум реки и сразу же после этого увидели свет, идущий из дома. Они так устали, что, не спрашивая разрешения, забрались на сеновал и заснули там.
Последними словами Маттиаса в этот вечер были:
— Калеб, что будет, если мы не найдем Гростенсхольма? Мы никогда не попадем домой.
— Найдем.
Впервые он почувствовал, что Маттиас сдается.
Это потрясло его. Маттиас, всегда был лучом света!
О своем будущем Калеб думал не часто. Он выбрался из шахты, и это было главным. Сейчас он прежде всего обязан позаботиться о Маттиасе, доставить его домой. Затем будет возможность позаботиться и о себе. Он молод и силен. Перед ним целая жизнь, открытая и свободная. Настоящий божественный подарок тому, кто был в течение четырех лет заперт в темноте.
Лес, через который им следовало идти на следующий день, был не так велик. Они обнаружили и мост через реку. И вот уже оказались на светлых открытых просторах Рингерике.
От твердой дороги, по которой они шли, у Маттиаса на подошвах появились волдыри. Он не жаловался, но Калеб видел, что каждый шаг для него мучителен. Мужество, как наблюдал Калеб, тоже покидало его. Волдыри оказывали влияние не только на чувствительные ноги…
Так добрались они до большого сельского района.
Калеб спросил встретившегося им крестьянина о Гростенсхольме. Крестьянин почесал затылок. Нет, он не знает, но пусть они спросят у судьи, который сегодня здесь ведет судебное заседание, он из Акерсхюса.
Маттиас рванулся вперед.
— Тогда он должен знать моего дедушку! Где он?
Крестьянин показал на самый большой дом:
— Суд идет в усадьбе пастора. Должен быть разрешен один спор, а стороны между собой сильно враждуют, — усмехнулся он с беззаботным злорадством постороннего.
Они направились к усадьбе пастора. В заседании, видимо, был перерыв, так как в сенях стояло много крестьян, обменивающихся мнениями. Никто не обращал внимания на двух оборванцев, которые тихонько проскочили в дом.
В большой гостиной дома пастора, превращенной в зал заседания суда, сидел помощник судьи и вел серьезную беседу с судебными заседателями. Неподалеку от него находилось несколько человек, которые тихо беседовали.
Дальняя дверь зала открылась, несмотря на протесты охраны, и помощник судьи услышал детский голос, визжащий от радости:
— Дедушка! Это дедушка, Калеб! Иди!
Барон Даг Мейден оглянулся с раздражением. Кто мешает?.. И только тогда понял, что обращаются так радостно к нему.
Дедушка? Сейчас у него только один внук Колгрим. А это не его голос…
Два бедно одетых мальчика мчались через зал. Охрана не могла их остановить. Глаза всех сейчас были направлена на вторгшихся в зал оборванцев. Мальчик постарше, которого скорее можно было назвать подростком, двигался менее решительно за маленьким, несшимся вперед, улыбаясь во весь рот.
— Дедушка!
Даг Мейден почувствовал больные удары в сердце. Этого не может быть…
Нет, он не должен надеяться, чтобы вновь не разочароваться.
Но рыжие волосы — больше не вьющиеся — черты лица, глаза, как у Маттиаса… О Боже! Это он!
— Маттиас! — произнес он слабым голосом. На мгновение комната покачнулась, в глазах потемнело. Затем это прошло.
В следующую минуту мальчик был у него на руках, и крупный судейский чиновник плакал и смеялся, сжимая его в объятиях. Мальчик, не умолкая ни на минуту, что-то непонятное лепетал о копях, Кнуте, Калебе, о дымовых трубах.
Наконец Дагу удалось сосредоточиться. Он сильно высморкался и дрожащим голосом сказал, что это его внук, пропавший два года тому назад, которого все считали погибшим. Потом он приветствовал Калеба, который сильно смутился, когда Маттиас в похвалах вознес его до небес. Дедушка отвел их на кухню, где они поели, сам же он быстрее обычного завершил рассмотрение дела (но весьма справедливо, ибо Даг Мейден дело свое знал).
Затем он уселся в кухне рядом с двумя оборванцами и выслушал связный рассказ обо всем случившемся. Он был так счастлив, что сидит рядом с внуком, глядя на него с удивлением, с внуком, который похудел, но производит впечатление выносливого и сильного, ногти почти содраны, но глаза, как и раньше, такие же теплые и живые. Второй мальчик ему тоже понравился, и Даг понял, какой поддержкой тот был для Маттиаса.
— А у меня мускулы, дедушка! Посмотри!
Малыш задрал тряпку на руке и с необыкновенной гордостью показал маленький, твердый шарик в верхней половине руки. Дедушка удивился этому.
Вдруг Маттиас посерьезнел.
— А Колгрим, дедушка! Что случилось с ним?
— Колгрим? Он чувствует себя хорошо.
Маттиас облегченно вздохнул.
— О, слава Богу, он дома? Я так волновался и беспокоился за него. Боялся, что он утонул. Он так и не увидел, как танцуют рыбы. Жаль.
— Утонул?
Даг услышал и эту историю. Его лицо становилось все более и более напряженным и серьезным.
Итак, все, чего боялись Ирья и Лив, Сесилия и даже Мета, оказалось правдой. Видимо, у женщин интуиция развита больше, чем у мужчин?
Колгрим…
Он причинил деду, который любил и старшего внука, огромную боль.
Даг думал переночевать в усадьбе пастора, но сейчас он не мог задерживаться и поспешил домой. Подумать только, приедет домой с Маттиасом! Да и суд уже завершен, нет причины оставаться здесь. Он усадил обоих мальчиков в свою карету и погнал прямо в Гростенсхольм. Кучер узнал Маттиаса и тайком вытирал слезы, таким волнующим представлялось все это для него. Есть, что рассказать жене. И всем другим. Он хотел быть первым, кто узнал о событии!
Когда они садились в прекрасную карету, Маттиас сказал:
— Мы тщательно помылись сами и выстирали одежду. Я не думаю, что на нас есть насекомые.
— Я вижу, что вы чистые, — согласился Даг. — Не думайте об этом.
— Скажи, — спросил Калеб, находясь уже в карете. — Можно ли что-либо предпринять против Хауберга? И Нермаркена?
— Будь уверен! Но я прежде всего хочу поднять всю проблему в целом, не работают ли дети в шахтах по всей стране. Верь, мне пока это неизвестно!
Калеб кивнул.
