встретил в ночном ресторане в красно-желто-сиреневых бликах немку с откровенной улыбкой.
– Вы подобны стихии, – сказал он, обнимая ее за талию и подводя к танцевальной площадке.
– Ich liebe… – сказала она.
– Was liebst du?
– Жизнь…
Он провел бурную ночь, восхитительно дикую в наступлении, восхитительно замедленную в подробностях, с женщиной, над которой ему хотелось бы властвовать. Он не любил дрессировщиц. Он доконал ее наслаждением и оставил.
На следующее утро он снова увидел Иоланду. Она была сдержанна, счастливая оттого, что удержалась от опрометчивого шага. В тот же вечер она тщательно сложила свой шелковый наряд, сунула его в пакет из магазина.
– Хотите кофе? – спросила она.
– Нет.
– Я вам буду писать, – продолжала Иоланда. – Если вы этого хотите.
Вернер пробормотал неубедительно.
– Хорошая мысль. Пишите.
«Что за глупая женщина». Он вспомнил блондинку, с которой провел ночь, эту машину, занимающуюся любовью, облаченную в белизну: «Я специально не загораю», – сказала она. Вернер рассеянно поглощал свой завтрак.
– Еще рогалик… Последний… Хотите?
– Вам хочется накормить меня во что бы то ни стало…
– Нет… Я… Я вам предлагаю…
– Вам хорошо спалось? – спросил он. – Ваше очаровательное дитя успокоилось?
– Ей стало лучше поздно ночью, – сказала она с грустью.
Лоранс ела молча. Иоланде казалось, что ее лишили чего-то дорогого. У нее ловко похитили будущее воспоминание. Ее дочь поедала бутерброд за бутербродом, один кусок хлеба за другим. Куда подевались боли, которые были накануне? Доктор поднялся.
– Очень рад был познакомиться с вами. Иоланда тоже встала.
– Я вас провожу.
– Я с тобой, – вмешалась Лоранс.
– Ты останешься здесь, – воскликнула Иоланда.
– Значит, вы можете отцепляться от своего поводка? – произнес доктор Вернер. – Увы, слишком поздно.
– Я вас провожу, – повторила она.
Они вошли в вестибюль гостиницы. Он взял теннисную ракетку и чемодан из груды багажа, выставленного в центре вестибюля. Пожал ей руку, затем протянул визитную карточку.
– На всякий случай, возьмите… Если однажды вы приедете в Берн…
– Сожалею о вчерашнем, – сказала она.
– Не важно.
Она смотрела, как удаляется мини-автобус. На прощание он помахал рукой.
Первую ночь вне дома Лоранс провела в пятнадцать лет. Она вернулась к семи часам утра следующего дня с насупленным лицом, застывшим взглядом. И накинулась на мать:
– Полюбуйся на меня. Наконец я хорошо развлеклась.
– Ты хочешь есть, Лоранс?
Святая мать, мать-жертва, мать-мученица, мать, которую следовало отправить на свалку, ее сердце все еще продолжало тревожиться за свое чадо.
– Есть? Какой прок от тебя, мама? Меня кормить. Спасибо. Я не голодна.
Она отсутствовала все чаще, возвращалась только для того, чтобы переодеться, помыться и взять немного денег из кошелька, оставленного на столе в кухне. Иоланда наблюдала за ней с ужасом. Неужели она породила врага? Некое озлобленное, враждебное и попросту жестокое существо, ее дочь.
– Мы могли бы стать, по крайней мере, подругами, нет?
«Подругами»? Но как-то раз она похлопала мать по плечу и прокричала: «Мама, очнись, папа и я, мы делаем из тебя посмешище».
– Слишком жестоко, – сказала Иоланда. – Я чувствую слишком много жестокости. Что я вам сделала?
– Вот именно. Ничего. Ты не сделала ничего.
Лоранс норовила содрать с нее шкуру. К своему удивлению, она обнаружила свою власть над матерью.
