выходы и на каждом этаже дежурил охранник, готовый кинуться на выручку, стоило только нажать кнопку.
И все же сейчас, одна в темном кабинете рядом с Майклом, Дженни боялась не его. Это разрушало все логические построения Клер.
Что же дальше? Пока она стояла и думала, что бы сказать, как исправить положение, Майкл отошел к окну. Он, не отрываясь, смотрел на пустую темную улицу. Одинокий фонарь светил сквозь открытые жалюзи, отбрасывая полосы света на его непроницаемое, незнакомое Дженни лицо.
– Когда мне было шесть лет, у меня умер отец, – вдруг заговорил он, и звук его голоса рассек плотную, сгустившуюся в комнате тишину. – Мать после его смерти пошла по рукам. Она жила то с одним, то с другим – сменила с полдюжины мужчин, пока в шестнадцать я не ушел из дома.
Дженни нахмурилась, удивленная и самим рассказом, и желанием Майкла пуститься в воспоминания детства. При чем здесь Кин? Или Майкл хочет объяснить, почему деньги Митчеллов были для него так соблазнительны? Неужели после стольких лет Майкл, наконец, решил нарушить молчание?
– Лучшее, на что я мог рассчитывать, – это чтобы меня не трогали совсем. Когда я был маленьким, то подолгу тренировался, учился быть невидимкой: часами не шевелился, едва дышал, чтобы никто не заметил меня, если придет пьяный или обкуренный…
Наверное, он разговаривал сам с собой. Он все смотрел в окно, стоя к Дженни спиной. Не оправдывался, а рассуждал, словно вдруг решил сам погибнуть, что к чему.
– Я не смел ошибаться. За неподходящую отметку по арифметике меня могли избить до синяков, за невыполненную домашнюю работу – вышибить пару зубов. Учителя были в восторге от моего трудолюбия, так что я легко устроился на работу, когда ушел из дома. Я работал на двух работах, чтобы оплачивать учебу в школе. А потом пошел в армию.
Армия… Дженни вспомнила Майкла в военной форме. Высокий, смуглый, мощный, он прекрасно оттенял утонченное изящество белокурого Кина, и вместе они были так хороши, что при взгляде на них у любой красотки захватывало дух.
В горле Дженни встал болезненный комок, она проглотила его, боясь вымолвить слово, чтобы не прервать полубессознательный поток его речи. Она никогда не знала и не стремилась узнать, как жил Майкл до встречи с ней. Раньше это не казалось ей важным, но теперь она понимала, как не права была, услышав его исповедь.
Майкл надолго замолчал, но Дженни мужественно удержалась от вопросов, предоставляя ему право самому все объяснить.
– В армии я познакомился с Кином и сразу понял, что он там не в своей тарелке. Я даже догадался, что он решил насолить отцу. Ведь с богатыми детками такое случается, верно?
Дженни показалось, что в уголке рта Майкла мелькнула улыбка, но возможно, это просто был обман зрения.
– Кин вечно попадал впросак, а иногда и у других из-за него случались крупные неприятности. Но он был добрым малым, чертовски обаятельным, и никто на него всерьез не сердился. – Майкл покачал головой, словно до сих пор не мог понять Кина. – Его все любили. – Он тяжело вздохнул, провел пальцем по полоскам жалюзи, и те тихо задребезжали. – Даже не знаю, почему мы с ним так сдружились. Думаю, как раз из-за полного несходства. Его забавляло мое умение избегать любых проблем… А я, – он еще раз с силой втянул в себя воздух, будто кислород в его легких кончался слишком скоро, – я ни у кого не встречал такого безрассудства, как у Кина. Для него жизнь была захватывающей игрой, вернее, он сам делал ее игрой. Мне же до встречи с ним жилось не слишком весело, и, наверное, я тогда слегка спятил.
Дженни осторожно подошла поближе, но Майкл, погруженный в воспоминания, ничего не заметил.
– Потом Кин пригласил меня к себе домой на Рождество. Он знал, что мне в праздник некуда идти. Если бы я поехал к матери, то точно пришиб бы ее очередного дружка, и поделом. Он был ненормальный, и я… В общем, тогда я и познакомился с вашим семейством. Артур принял меня как сына, Клер была так же обворожительна, как и Кин, а ты… ты была от меня в полном восторге. Ты тогда была совсем еще маленькая и любого взрослого парня, вошедшего в твой мир, вознесла бы до небес, но я был польщен. Твое обожание было точно наркотик, и скоро я к нему привык.
Дженни хотела было сказать, что и она привыкла к нему, к его грубоватой мужественности, такой необычной в ее сверхрафинированном окружении, к обаянию душевной и телесной силы, исходящему от него, но все-таки промолчала.
– К несчастью, я привык еще и к другому, – горько вздохнул он. – Я привык относиться к жизни беззаботно, как Кин: допоздна дуться в карты, флиртовать со всеми женщинами подряд, поздно вставать, слишком много пить и увиливать от своих обязанностей. У Кина все это выходило легко, а я так изголодался без развлечений, что шел всюду следом за ним, будто под ногами у нас лежала та самая сказочная дорога, вымощенная желтым кирпичом.[3]
Дженни, ловившая каждое слово Майкла, с удивлением услышала в его голосе нотки самоуничижения. Неужели он действительно считает себя таким плохим? Она-то помнила, как часто именно Майкл внимал соображениям здравого смысла и удержал-таки Кина от нескольких особенно безрассудных выходок.
Вдруг громко и тревожно заверещал селектор. Сначала у Дженни сердце ушло в пятки, потом она узнала знакомый звук и успокоилась. Звонил охранник, и Дженни про себя ругнула его за излишнее рвение. А если Майкл так и не закончит некстати прерванный рассказ?
Она поспешила нажать кнопку ответа.
– Все в порядке, мисс Керни? – скрипуче спросил странный, какой-то электронный голос.
– Да, Джордж. – Дженни изо всех сил старалась говорить вежливо. – Я тут еще поработаю, не беспокойтесь.
Она выключила селектор, потом молча прошла к двери и, ничего не объясняя, заперла ее. Майкл смотрел на нее и ни о чем не спрашивал. Повернувшись к двери спиной, Дженни взглянула прямо ему в глаза. Теперь он, по крайней мере, поймет, что она ему верит.
Но Майкла это ничуть не успокоило. Он напоминал загнанного зверя – взбудораженного, нервного, погруженного в себя. Вот он отошел от окна и двинулся к Дженни, бесцельно дотрагиваясь до спинок стульев, абажура настольной лампы, перебирая журналы и карандаши на столе. Дженни не двигалась с места и не сводила с него глаз.
