— Этот дохлый наемник совсем сдурел за двести лет! — дружно решили новые хозяева башни. — Тупые казарменные шуточки!
Старый Вояка был оскорблен. Даже забыл, что разговаривает со своими врагами.
— Было чудовище! — рявкнул он, свирепо топорща усы. — Вот такое!
Вместо разгневанного седого человека в лунном свете возникла тварь весьма неприятного вида — словно крупный волк встал на задние лапы… нет, спина была по-человечьи прямая, а лапы, хоть и покрытые шерстью, напоминали руки. Оскаленная морда заставила бы вздрогнуть даже покойника.
— Грозно! — оценил Нургидан. — Впечатляет! Только знаешь, будь у зверя две головы, смотрелся бы страшнее. Еще бы пену с клыков и раздвоенный язык из пасти!
— Издеваешься?! — рассвирепел призрак, но его перебил Дайру:
— Постой, постой, что-то я… ах да, понял! Это же мой рассказ. Помните, вечером, про волков- оборотней… Он нас подслушивал, а теперь решил напутать.
Призрак попытался возразить, но его возмущенный голос утонул в хохоте.
— Ты бы лучше нарром прикинулся! — кричала Нитха. — Я б до Нарра-до всю дорогу бегом, даже моря под ногами бы не заметила!
— А с двумя головами страшнее бы выглядел! — гнул свое Нургидан.
— Хватит! — приказал учитель. — Живо по кроватям! Вторую ночь толком не сплю!
— Не верите, да? Ладно, пожалеете еще! — грозно посулил Старый Вояка. — Вот будет страшилище вас жрать — и посмеюсь же я тогда!
— Договорились, тогда и смейся, — разрешил Шенги. — А сейчас уймись, хорошо? А если притащится еще какое чудище, будь добр, попроси его подождать на крылечке до утра. Я спать пошел.
8
Золотистая пышная птица в венке из красных ягод лукаво подмигивала с расписной лакированной ширмы. Левое крыло ее было приподнято, словно она хотела закрыться от взоров захмелевших гуляк, как бойкая кокетка, притворяющаяся застенчивой.
— Любят наррабанцы всякие ширмочки, занавесочки, — ухмыльнулся Киджар, откидываясь на высокую подушку и разглядывая хитрую птичку. — Не нравится им, когда человек со всех сторон на виду. Вот в наших тавернах — полсотни морд за одним столом, все жрут, пьют, орут песни, хлопают друг друга по плечам… весело!
— Северный варвар! — подделываясь под гортанный наррабанский выговор, изрек Шенги. — Гурлианский дикарь, не обозвать бы тебя и вовсе силуранцем! Боги дают тебе случай приобщиться к культуре южных земель… — Оборвав фразу, Охотник продолжил уже без акцента: — Я думал, будет больше народу.
— Так осень же! Ты бы летом сюда зашел…
Шенги взял с подноса, стоящего меж сотрапезниками, кусочек халвы и рассеянно обвел взглядом круглое помещение, разгороженное вдоль стен такими же открытыми с одной стороны «клетушками» с расписными стенками-ширмочками и с пушистыми коврами на полу. В самом зале ковров не было — гладкие мраморные плиты. Там велась игра, по традиции костяшки вытряхивались из коробок прямо на пол.
В центре зала возвышалась круглая сцена. На ней вяло танцевала тощая рыжая девица в наряде лисы — если судить по пушистому хвосту и забыть о том, что ни одна лиса не позволила бы себе щеголять в таких жиденьких клочьях меха, сквозь которые весьма откровенно просвечивает тело. Под доносящуюся сверху музыку «лиса» уныло кружилась возле спускающейся с потолка узкой винтовой лестницы. Соблазнительным зрелище назвать было трудно.
Девица вертела задом, заставляя хвост виться вокруг ног, но сидящие у сцены игроки почти не поднимали на плясунью глаз.
Впрочем, игроков всего-то было четверо: толстяк с обвислым брюхом, который, судя по всему, обыгрывал дряхлого низенького старикашку, и плечистый парень, пытавшийся что-то втолковать своему пьяному партнеру. Тот размеренно кивал.
— А ну-ка, — неожиданно вскинулся стражник. — Да это же Хислат из моего десятка! Эй, Хислат! — рявкнул он так, что «лиса» на сцене подпрыгнула, а невидимые музыканты наверху сбились с ритма.
Плечистый парень изменился в лице и, уронив коробку, поспешил на зов десятника. Его покинутый партнер, ничего не заметив, продолжал тупо клевать носом.
— Где гуляет десятник, там рядовому наемнику не место! — назидательно сказал Киджар. — Был бы тут наш сотник, я бы враз исчез, а так исчезнешь ты. Понятно?
— Да, господин! Конечно, господин! Считай, господин, что я уже в казарме!
— И ни в какой ты вовсе не в казарме! — Выпитое вино прихотливо играло с голосом наемника. — Я тебе вконец испорчу вечер. Стой у входа и жди. Потащишь своего командира домой. Буду гулять во весь размах, пока ноги не откажут.
— Да, господин! Как прикажешь, господин! — И стражник испарился.
— Уважают они тебя, — хмыкнул Шенги.
— Посмели бы не уважать! Этот молодой, в страже всего ничего, а уже понимает…
— Строго ты… — Охотник не окончил фразу, лицо его стало напряженным.
В зал вошли трое. Одним из них был Урихо — все так же роскошно одетый, с тем же дерзким выражением на физиономии. Его спутников Шенги видел среди пролаз в «Счастливом путнике».
Урихо с видом принца в изгнании обвел зал брезгливым взором — и подобрался, помрачнел, встретившись глазами с Подгорным Охотником. Несколько мгновений враги обменивались взглядами. Затем Урихо резко повернулся, еще надменнее вздернул плечи и двинулся вокруг сцены. Дружки последовали за своим вожаком. Все трое уселись на противоположной стороне зала, неподалеку от черного хода, и, насколько можно было разглядеть, начали игру.
— Др-рянь, — с чувством сказал Охотник.
— Если назревает драка, — с энтузиазмом начал Киджар, — то я сегодня не на службе и могу со всем удовольствием…
— Не будет драки. На лепешку с медом спорю — не будет! Мы с ним потолковали в «Счастливом путнике» и очень, очень хорошо друг друга поняли.
— И теперь он издали любит тебя робкой, застенчивой любовью?
— Вот именно. Эта рыжая уберется когда-нибудь? Не женщина, а набор костей!
— Это ты зря. Она, конечно, не Черная Азалия, но терпеть вполне можно. Ее Клюквочкой прозвали — интересно, почему?
— Наверно, потому, что ей самое место на болоте, — мрачно предположил Шенги.
— Ну, зачем так сурово! Может, потому, что у нее вечно кислая мордашка… Во, уходит!
Не переставая вилять бедрами, девица медленно поднималась по лестнице.
— А что наверху? — заинтересовался Шенги.
— Каморки, где переодеваются красотки. И еще две комнаты, их хозяин сдает.
— Это если сговоришься с какой-нибудь девицей?
— Или из города кого приведешь. Чужую жену или… Во-во, слушай!
Сверху полилась нежная, трепещущая мелодия. По лестнице прошуршал узорчатый подол. Стройные босые ножки, мелькая в разрезе ткани, легко сбежали по ступенькам.
— Черная Азалия! — жарко выдохнул Киджар.
Посерьезнев, Охотник вгляделся в женщину… нет, в язык черного пламени, что полыхал на сцене! Как могут такие пышные формы сочетаться с легкостью и изяществом? Как может каждая линия быть такой мягкой и в то же время чистой, словно тут потрудился великий скульптор?
Глубокий, низкий, томный голос воцарился над звоном струн:
