— Неси, конечно, — согласился бригадир. — Теперь ведь — что? Мы это так оставить не можем…
Они хватились Бориса Тренихина лишь в середине октября — два с половиной месяца спустя.
— Слушайте, а Борис где? Он вроде в Крым собирался?
— Я не знаю. Он хотел в августе хату привести в порядок. Наверное, потом куда-нибудь махнул. На бархатный сезон.
— Ну, какой уж сезон-то сейчас? Октябрь!
— Я ему на прошлой неделе раз пять звонил! То занято, то никто не подходит. У меня ведь опять горе, ребята. Невест — три штуки, а парить негде!
— Надо бы съездить к нему. Вдруг что случилось?
…Белов хорошо помнил ту картину, которую они застали, выломав Борису входную дверь. Кисть Верещагина была бы бессильна. Нет! То был черный квадрат Малевича — чернее не бывает. Выпито и пропито было все — в квартире остался квадрат стен. Черный квадрат.
Борьку лечили потом месяца три. После лечения в складчину зафиндилили в Ялту. Потом…
Словом, к лету 1981-го он отошел уже от ремонта. Вполне.
Разглагольствовал: «Я, братцы, и сам бы тоже выплыл бы. Я почему так уверен? Очнулся я как-то ночью, на руки себе глянул. И вижу вот, блин, в лунном свете: ногти у меня — сантиметра по три: не ногти, а когти! Как у орла, понимаешь? И сине-черные все — от грязи, а сверху все руки ну как в крови — от кетчупа там, от бычков в томате — хер знает от чего, но ужас смертный! Все, думаю: пора завязывать! Попились. Хватит. Стоп! А тут вот и вы подоспели на выручку!»
Он нарисовал потом эти руки.
Картинка получилась небольшая — тридцать на сорок, наверно, техника — масло. Ничего в ней особенного не было — руки, просто руки — и все. Но она ужасала, эта картинка, даже не пьющих, никогда не пивших. Действительно, что-то было в этих когтях инфернальное, потустороннее. Словом, ощущение передалось.
А году в восемьдесят девятом Борис запарил ее, эту картинку, одному австралийцу, баксов где-то за восемьсот, подтвердив еще раз тем самым старую истину о том, что все находки и открытия происходят в России, а результатами их наслаждается Запад: ведь Австралия, как известно, хоть и на юго-восток от нас, но все равно ведь, блядь, на Западе.
Подумав, Белов решил, что рассказывать эту историю следователю вовсе не обязательно. Он дал ему понять, намекнул достаточно конкретно — ну и будет. Имеющий уши да слышит, как говорится.
— Когда вы видели Тренихина в последний раз? — прервал следователь размышления Белова. — Вы, лично вы?
— Да вот… Когда же? Недавно видел. Мы же шесть недель с ним вместе, вдвоем путешествовали летом. По северам болтались — в июле-августе. Рисовали.
— «Полярное сияние»? — следователь кивнул головой в сторону выставочных залов.
— Да. И не только. А еще рыбалка, ягоды, грибы, туда-сюда там, молоко парное…
— Водочка? — следователь как-то вкрадчиво блеснул глазами, доверительно наклоняясь — чуть- чуть и вперед.
— А как же без нее? — простодушно ответил Белов, на голубом глазу, словно бы не улавливая многозначительности поставленного вопроса.
— С какого числа вы были вместе? И по какое число?
— Шестнадцатого июля мы уехали, а двадцать четвертого августа вернулись.
— Конкретно: где вы были?
— Да проще сказать, где не были! Кижи — были, Валаам, Архангельск, потом ряд деревень на Коже, Кожа — это река такая. Далее — по области, по деревням, к югу, к Коноше, к Вологде. Где — на попутке, на лесовозах, где — по узкоколейке. Да и пешком приходилось. Тысячи три верст отмахали.
— И вернулись двадцать четвертого августа? А на каком вы поезде приехали, не помните?
— Помню. На пятьдесят девятом поезде. Шарья — Москва.
— Вы возвращались из Шарьи?
— Нет. Я же сказал вам: возвращались с севера — Коноша, далее — Вологда. Потом на местных, так называемых пригородных поездах, «кукушках». А на шарьинский сели уже в Буе. И доехали на нем до Москвы. Последние четыреста километров без пересадок.
— Во сколько ваш поезд пришел в Москву?
— Пришел без опоздания, помню. Рано утром. В пять с чем-то. В пять тридцать, что ли.
— Так. И потом?
— Да что потом? Простились и расстались. На вокзале. — Белов не удержался и съязвил: — На Ярославском, как вы догадались, вокзале.
— За уточнение спасибо. — Власов сохранял спокойствие. — Так-так. Простите, повторю: вы с ним, с Тренихиным, расстались на Ярославском вокзале в пять тридцать?
— Нет, я думаю — в пять сорок пять, — съехидничал Белов. — В пять тридцать поезд только еще прибыл. Понимаете? Пока мы вышли, пропустили толпу, покурили. Пока прошли вдоль поезда, да от девятого вагона. Воды утекло порядком, я думаю.
— О чем вы говорили при расставании — не вспоминаете?
— Ну господи! Как о чем? Как в анекдоте, знаете: две бабы отсидели десять лет в тюрьме, вдвоем, в камере на двоих. Срок отмотали, выпускают. Вышли они из тюрьмы, встали у проходной: «Ну что — еще минутку позвездим — и по домам?»
Однако следователь даже не улыбнулся.
— Раз не хотите отвечать — тогда тем более.
— А что — «тем более»? — заинтересовался Белов. — Я что-то вас не понял.
— Тем более, выходит, что вы — последний, кто видел вашего приятеля живым.
Логика эта показалась Белову абсурдной, дальше ехать некуда: «Не помнишь разговор, так, значит, ты последний, кто его видел». Просто замечательно! До этого и Шерлок Холмс бы не додумался!
— Вы, Сергей Николаевич, последний, кто видел Тренихина, — повторил Власов уже отчетливо с прокурорской интонацией: — Кто видел живым! Вы!
— А что же — кто-то позже видел его уже мертвым? — заметил не без иронии Белов.
— Нет. Его вообще потом никто не видел, я уже сказал. Ни мертвым, ни живым. Он бесследно исчез.
— Послушайте, — Белову надоела тягомотина. — Ну что вы вешаете мне лапшу на уши? Из-за чего сыр-бор? Исчез? Но что хоть это значит? Я сам, да, лично я, я «исчезал» из этой жизни раз, поди, пятнадцать: на месяц, на неделю, на день, на полгода. Обычное дело: бабы, кредиторы, преферанс, запой у друзей на даче.
— Вы ему звонили домой после возвращения? Хотя бы раз?
— Звонил, конечно! Первый раз в тот же день, как приехали — часа через два.
— Ну? Подошел он?
— Нет, не подошел.
— Цель вашего звонка какова была — или опять не помните?
— Нет, это помню: мы в баню решили по приезде сходить.
— Вас не смутило, что он не снял трубку?
— Нет. А что тут такого? Мог задрыхнуть, например: мы ночью в поезде часа два только спали. Он мог с соседом в баню завалиться, меня не дожидаясь. Мы ведь «железно» с ним не договаривались, а так…
— Как — «так»?
— В сослагательном наклонении: хорошо бы да если бы…
— А последний раз, не помните — когда вы звонили ему? Самый последний раз? Вы звонили? Да или нет?
— Позавчера звонил. Чтоб пригласить сюда, на вернисаж.
— И никого? Опять не подошел, верно?
