в меру да в меру, пока день так на десятый после свадьбы Юран не схлестнулся с Тренихиным.
Начали они часов в пять за здравие, а часам к восьми были полностью уже за упокой.
Совершенно забыв причины данного гулянья, Борис предложил Юрке:
— Все, стоп, Юрка, пить. Теперь и по бабам пора, как считаешь?
Юрка согласно кивнул, считая точно так же.
— Куда двинем — на танцы в ДК, в общагу медучилища или продавщиц из кондитерской попробуем? Они как раз закрываются.
— Зачем эти сложности? — удивился Юран, вспомнив внезапно, что он женат. — Я ведь женился недавно — забыл, о чем пьем? Пойдем мою жену трахнем. Я угощаю.
Предложение показалось Борису заманчивым и простым в исполнении.
— Клево. А она-то как — насчет вообще… ну и характера?
— Какие проблемы! Золото она у меня. Катька — клад, я же тебе рассказывал.
— Отвечаешь?
— Головой! Клянусь, ты, Борь, не пожалеешь!
— Смотри! Меня обмануть легко. Я сам обманываться рад.
— Да Катька — прелесть! Что ты! Эталон!
— Эталон, говоришь? Ну, если эталон — пошли!
Юран жил довольно далеко, по тем временам на окраине — в глухом переулке на Симоновке недалеко от Алешинских казарм — район барачный, темный, дальше ехать некуда.
В тот год как раз бараки начали сносить. Причем не столько ломали, сколько жгли — чтобы зараза не расползлась, что ли — бог весть.
И надо же было беде случиться, что Борька с Юраном поперлись как раз мимо такого догорающего барака. Время было позднее, темень — глаз выколи. Ну и не случайно в полной темноте-то ребята приняли догорающее сооружение за пожар на полном серьезе. Ощущение бедствия добавляла пожарная машина, дежурившая рядом до тех пор, пока все не догорит.
— Смотри, — сказал Юран. — Пожар, бля!
— Дела! — согласился Тренихин. — Успел Дубровский кошку с крыши, на хер, снять, ты как считаешь?
— Не знаю, — пожал плечами Юран. — Я только знаю, что на пожаре собаки из огня кукол выносят. За платье, прям в зубах, бля буду.
— Кукол? — насторожился Борис. — Если там кукол выносят, значит, там и дети есть.
— Детей не выносят собаки, — авторитетно заявил Юран. — Только кукол. Сам рисовал иллюстрации Детгизу. Не понаслышке знаю.
— Вот суки ж сраные! — возмутился Тренихин. — Кукол спасают, видал, а дети — гори на здоровье!
— Да! Это блядство, конечно, — кивнул головою Юран. — Детей надо сначала спасать. Потом старух. А кукол, стариков и кошек потом.
— Да кто их спасет, кроме нас? Кому они, дети, нужны? Никому! Забыл, что ль, в какой стране живешь? — рассудил Тренихин, сам выросший, надо сказать, в детдоме. — Кроме нас, Юрка, детей спасти некому!
— Ну, так давай спасем! — поддержал Юран друга. Решительно покачиваясь, они двинули напрямки к догорающим бревнам барака…
То, что глаза их были устремлены прямо в огонь, крепко их подвело.
На подходе к бараку они рухнули в открытую яму бывшего прибарачного отхожего места. Понятно, хилый дощатник сгорел сразу же, днем еще — он был сделан из легковоспламеняющихся досок. А яма со всем содержимым осталась, конечно. Что ей-то огонь?
Яма, к счастью, оказалась неглубокой: оба спасителя мифических детей окунулись в благоуханную гущу всего лишь по грудь.
Теперь пришлось оказывать помощь им самим. На дворе был ноябрь, и замерзнуть в яме за ночь было проще пареной репы. Но, слава богу, пожарные, бывшие рядом, наблюдали за всем происходящим с нескрываемым любопытством.
Им помогли выбраться, подав «с крутого бережка» толстенную косу, сплетенную из ветоши — подать руки никто не пожелал. Спася безымянных героев, пожарные щедро окатили их тут же из брандспойта — прямо в одежде, как были — со всех сторон, едва не сбив струей назад в яму.
— Домой, быстро домой! — приказал им какой-то фараон, дежуривший тут же, с пожарными.
Что иного он мог посоветовать? Лишь удалиться лично от него, да побыстрее чтоб. Ведь даже из пожарного брандспойта пальто не отстирать, да из голов, в которых уже сидело бутыли по три дешевого портвейна, тугой струей за пять минут всего говна не вымоешь.
…О дальнейшем ходе событий Белову уже впоследствии поведал Венька, тринадцатилетний брат Юрана, в ту пору семиклассник:
— Иду, понимаешь, домой вечером, часов так в начале двенадцатого. Ох, думаю, предки сейчас опять будут ныть: по ночам, сука, шляешься, уроки не делаешь, портфель с вечера хер когда соберешь… Словом, иду в предвкушении. Подхожу к своему подъезду — ба! — вся дверь подъездная в говне. Ручка — в говне! Ну, дела-а!…Подобрал какой-то обрывок газетный у лавочки возле подъезда — чтоб только за ручку взяться, дверь открыть, вхожу в подъезд: мать честная! На почтовых ящиках — говно, на перилах — говно, лифт весь в говне, ну как будто его говном покрасили, ей-богу! Ну, ни хера себе, думаю, нафантомасил кто-то. Прямо от души! Насрал всем, постарался…Нажать хотел в лифте кнопку спичкой — да нет, чувствую, не смогу — вот-вот вырвет. Пешком пошел. Взлетаю на шестой… О, мама мия — чуть не упал: следы говенные из лифта появляются и прямиком в мою квартиру топ-топ-топ! Ну, е-мое…
Да, так и было. Они дошли. Юран отпер своим ключом входную дверь. Не раздеваясь (чтобы не пачкать другую одежду на вешалке), стараясь не задевать стен, оба приятеля прошлендали прямо в комнату, ближайшую к входной двери и именно поэтому отведенную родителями им, молодым.
Жена Юрана была уже в постели. С книгой. Читала что-то про любовь. Вся в бигудях.
— Вот, Катя, — сказал ей Юран с порога. — Это мой друг Борька Тренихин, помнишь, рассказывал про него? Таланта — немерено в нем. Великий художник, ей-богу! Потрахать тебя он пришел. А я уж потом. Рекомендую!
Меньше чем через полчаса обоих увезла спецпсихоперевозка: МЧС тогда еще не было.
…Впаяли бы им, конечно, двести шестую, часть вторая — злостное хулиганство, и сидеть бы им пару лет где-нибудь в исконно барачных районах. Однако один из самых-самых секретарей СХ позвонил куда надо, решительно заступился. Да и то — не то чтоб он добрый такой был, секретарь, а просто как раз тогда на Тренихина западники первый глаз положили.
Но пару— то недель Борька с Юраном успел все-таки, конечно, отсидеть —в отдельной камере проветриваясь в ожидании суда. Никто не знал, где он, куда с Юраном вдруг исчез, почему курсовые оба не сдают, на семинары по истории КПСС не ходят. Да никому особенно-то, впрочем, и дела-то до них не было.
Пока вдруг из Сорбонны хрен какой-то там с горы не залетел в СХ: а где ваш этот, молодой — Трэ- ни-хин?…Как — исчез?!
За пару дней нашли…
Катька с Юраном развелись, конечно, сразу же. Юран сам после этого, потом уж, через полгода, весной, совсем уже крепко запил, покатился. Работать вообще прекратил. Месяцами карандаш в руки не брал. А года еще через два бросился под маневровый у Северянина.
Белов очнулся, стряхивая с себя туман воспоминаний… Господи, жизнь промелькнула как сон. Что я вдруг вспомнил, зачем? Нет-нет! Следователю это рассказывать? Полная чушь! Это ему знать совсем не обязательно. Он не поймет. Или поймет неверно, не так. Что будто я Бориса хочу опорочить… А Борька, несмотря на все истории, человек был, с большой буквы! Был?!
Да, так! В сознание уже успело внедриться прошедшее время. «Л» — суффикс прошедшего времени. Был…
Да ну, ерунда! Борис жив, несомненно…
