воздух, — продолжа-I ли стоять. Как такое могло происходить, было совершенно непонятно: покореженные трубки и уголки арматуры торчали тут и там из прорех пластиковой оболочки ангара, зияющая дыра площадью несколько сотен квадратных метров, образовавшаяся на месте крыши, снимала даже малейшую надежду на сохранившуюся маломальскую эффективность поддува.
Внезапно в дыре возникло свечение: из недр ангара начали быстро расти гигантские иголки какого-то исполинского инея, светящегося всеми оттенками розового — от теплого, почти алого, до холодного сиреневого.
— Вот плесень-то! — ахнул Михалыч, остолбенев.
Иней вырвался из ангара наружу, бесшумно заполнив собой и розовым светом всю площадь только что зиявшей мраком дыры, вырос до высоты пятиэтажного дома и прекратил свой рост.
Иголки в вышине начали медленно приближаться друг к дружке, смыкаться, не извиваясь, как гибкие нити или змеи, а слегка надламываясь по длине, все в большем количестве точек. Иней на глазах превращался в огромную, неярко светящуюся, розовую луковицу, составленную из миллионов тончайших многометровых кристаллов.
Завершением трансформации явилось появление в верхней части луковицы — там, где у обычной луковицы появляется зелень перьев, — непонятного, неподвижно висящего в воздухе черного предмета.
Предмет выглядел как обычная черная хоккейная шайба: метра два — два с половиной в диаметре и около метра толщиной.
— Кошачий грузик, — уже стоящий рядом с Михалычем Медведев указал на шайбу.
— Что?
— Если в ноль-контейнере был запущен живой человек, то в стартовой луковице всегда возникает вот это… Почему, неизвестно.
— Кошачий грузик? — переспросил Михалыч.
— Да. Назвал так кто-то еще лет двадцать назад, — приклеилось. Даже и в документах. …Знаете, как котят топят? В мешок! И камень еще туда, для веса. Ну вот: перед вами розовый мешок, а этот предмет, шайба, — груз. Отсюда и пошло: «кошачий грузик».
— Мешок? Не очень похоже, по-моему.
— А по-моему, очень похоже, — невесело кивнул Медведев. — Правда, я больше вашего знаю про это про все… Кто из ваших там мог бы оказаться, нет у вас предположений на вскидку?
— Только два варианта — Аверьянов! — не думая, с ходу ответил Михалыч.
— Аверьянов… — загнул палец Медведев.
— Ага, — кивнул Михалыч.
— Вы же сказали: «два варианта»?
— Ну, Аверьянов, — либо старший, либо младший. Третьего не дано.
— Лучше бы старший. Если «лучше» — уместное слово.
— Это почему?
— Когда ребенок сирота — горе. Большая беда. Но если сиротеют родители, это вообще…
— Вы хотите сказать… — Михалыч указал взглядом на медленно гаснувшую стартовую луковицу.
— Да, — ответил Медведев. — Толчки были от временного дребезжания на старте. Перегрузка. Удары. Несовместимые с жизнью. Это труп.
— Но… — попытался возразить Михалыч.
— Но зато наш Али-Баб-эль-Ладен получил в своем Бухрейне отсрочку: теперь сорок разбойников появятся по его душу месяцем позже.
Старшего лейтенанта Николая Аверьянова, действительно, уже не было бы в живых, если бы не одно обстоятельство: локальный темпоральный дребезг грузового отсека контейнера то отставал, то снова фазировался с временной болтанкой оболочки контейнера. В те мгновения, когда контейнер било об бетон, грузовой отсек вместе с Аверьяновым еще жил на полсекунды в прошлом, в ожидании удара, скачком догоняя затем контейнерное время — во время паузы — как раз между ударами.
И его самого, и сопровождаемый им теперь груз спас наиболее общий и фундаментальный закон Мироздания, утверждающий, что дуракам, новичкам и пьяным необычайно, сказочно везет.
К дуракам Аверьянова-старшего трудно было отнести, но соответствие двум другим требованиям было безукоризненно. Поэтому, видно, он уцелел, отделавшись лишь ссадиной на локте и звоном в ушах от сильного удара лбом об ящик с водкой.
Среди руин бывшего помещения группы ноль-навигации в полном мраке раздались тяжелые шаги командора Медведева.
— Есть кто живой?
В темноте раздался хруст битого стекла: видно, кто-то встал на ноги.
— Все живы, Александр Васильевич… — прозвучал тоскливый шепот справа.
— Это хорошо.
— Куда уж лучше… — послышался убитый горем шепот слева.
— Под трибунал пойдете…
— Не без этого. — Хруст раздавливаемого стекла раздался откуда-то сзади.
— Все, до одного!
— Вместе с вами? — громко и ехидно спросил кто-то прямо по курсу.
— Водкой у вас здесь пахнет — почему?! — рявкнул Медведев.
— До вашего прихода не пахло, — громко отрезал из мрака все тот же нахал.
— Что?! — рассвирепел Медведев.
— А то! — ответил собеседник. — Вы запах водки не можете сейчас ощущать, — сами выпивши. На понт не надо брать. От вас ведь за версту разит.
— А ты сам не пил, что ли?
— А я не пил!
— Непьющий навигатор? — остолбенел Медведев. — Ну-ка, покажись. — В темноте вспыхнул фонарик, выхватывая лицо… — Сергей Егоров?! — Медведев был потрясен. — Это ты-то непьющий?!
— Я на охране возле контейнера с автоматом наперевес стоял!
— Видел, кто вошел?
— Да старший лейтенант, с которым я днем барахло грузил… Аверьянов, во!
— Ну, что я говорил? — кивнул подошедший Михалыч. — Больше-то некому! …Ну-ка посвети сюда: я тут чего-то раздавил… Наступил — оно катается… Я прижал — оно хрупнуло.
— Компьютерная «мышь» —ничего страшного!
— Стоял на охране, стоял… С автоматом наперевес… — с глубокой обидой в голосе повторил Сергей Егоров. — Все ждал, что сменят меня. Поем, выпью. Вот на тебе, раздавленная мышь! …Дождался!
— Не плачь, — раздался полный оптимизма и надежд торжествующий шепот из темноты. — Мне Барсук литр «Кизлярского» продул! Вдвоем слопаем!
Хотя солнце сияло весь день, быстротекущая, журчащая на перекате вода только со стороны казалась теплой, — над речкой текли поводья вечернего тумана, который, если веришь в лучшее, мог бы быть принят за теплый пар от горячей воды.
Петровна, стоя на коленях на самом краю мостков, полоскала в речке белье, время от времени оглядываясь назад. Там, на невысоком холме, стояла ее родная Берестиха — крепостишка, а точнее деревенька, огороженная высоким тыном: заостренными бревнами, врытыми в землю всплошную — бревно к бревну… Добежать от речки до ворот Берестихи было раз плюнуть, хоть и в горку, но недалеко: даже старуха Тоша две колоды с водой доносит на коромысле от речки до своей избы без роздыха. Мужики, несущие караул у ворот, сказали ей: чуть что — бросай все и беги!
Берестиха уже третий день с ужасом ожидала появления татар; многие, особенно те, у кого были грудные дети, еще позавчера ушли в леса. Четыре дня назад сбежал на север — под защиту новгородских
