окутанный веселой темной зеленью лесов с боков и с шапкой-облаком на макушке. — Какая прелесть!
— У вас час времени! — подчеркнул Коля после высадки, даже не выходя из хронотопа. — Час, и ни минутой больше. Держаться кучно, никуда не расходиться! Через час я вернусь, и в ту же секунду — в церковь, под венец! Чтоб я вас здесь, бегая, не искал! Один час! Время пошло. Наслаждайтесь!
Николай задраил лик, и хронотоп, у всех на виду, растаял в ту же секунду.
Тихо шелестел теплый океан, дул легкий бриз, ласково светило солнышко… Обстановка была в высшей степени располагающая.
— До чего ж повезло вам, ребята, с этой скрытой камерой: свадебное путешествие, и еще до свадьбы!
— А после свадьбы они в Хургаду полетят на неделю — на всю жизнь запомнится!
— Да и этого, того, что здесь, на всю жизнь хватит вспоминать!
— Какая прелесть!
— Шикарно!
— Мужики, а у кого бутылка?
— Принять по случаю!
Хлопнув треть пластмассового одноразового стаканчика, одутловатый мужик сразу пошел шарить по кустам в поисках скрытой камеры. Он хотел убедиться лично, так как верил, конечно, ментам, но не так, чтоб уж совсем без оглядки.
— Сказка, просто сказка!
— А купальников-то нет!
— Да и черт с ним, я вот что решила, девочки! Попросим отвернуться.
— А-бал-деть!
— Никогда не думала!
— Что «никогда не думала»?
— Что Ритка — дура.
— Ритка — дура?!
— Конечно! Она ж решила не мотаться в загс и в церковь, а сразу в ресторан! Во дура-то!
— А то я смотрю: что ее нет?
— Такая дура! Какая прелесть!
Времени было в обрез, и Николай принял решение действовать смело, если не сказать предельно нагло, сажая хронотоп в самом центре Москвы, на Пушкинской, сразу за одноименным памятником.
Однако сделать он этого не успел; хронотоп, окутанный зеленой возврат-луковицей — атмосферным явлением не вполне понятной природы, всегда возникающим при прибытии хронотопа в настоящее время из других времен, — только начал прорисовываться в вечернем воздухе, осторожно вытесняя своим появлением публику, назначившую здесь, возле Пушкина, встречу, как перед лицом Николая, над пультом, нарисовался абрикосовый поросенок, анимированный интерфейс.
— Место нашел… — затараторил, докладывая, поросенок. — Изумительное… Открытое… Рядом: оттуда и место неудачной высадки видно. Вход в бухту — как на ладони. Когда викинги еще только подходили к бухте, их засекли, запеленговали… Место, кстати, красивое — обалдеть!.. С одной стороны — море, ну как на ладони, а с берега — горы вдали, и лес есть, рядом, но не очень близко, с полкилометра… Озеро прекрасное — полкилометра, тоже у леса, река — триста метров, у подножия холма протекает, рукой подать, — два естественных рубежа обороны, если что… Относительно сухопутных сил, конечно. А место высокое, на холмике, ветерок днем оводов-слепней сносит — и обзор отличный, и третий рубеж, если что… Дров — навалом, без счету, стволы — толще меня, без сучьев, в кучи сложены, но… но… — Поросенок запнулся.
— Что «но»?
— Место занято. Там у них стойбище. Что, впрочем, совершенно естественно.
— А местные — какие?
— Да ты ж их видел! Те же, наверное, которые Бьярни, Сигурда и Кальва перебили.
— Невысокие, смуглые… — задумался Николай.
— Варяги их скрилингами называют. Что это значит — трудно сказать. В норвежском и исландском языках есть слова «scraela» — «крик» и «scraelna» — «сморщить». «Сморщенный крикун» получается. А может, это слово означает у варягов просто «абориген», «местный». По-нашему-то эти скрилинги — индейцы, помесь с эскимосами. Но точно не скажу, я не антрополог. Да и вообще, кто они генетически — это дело десятое. Стойбище у них на этом месте. На лучшем месте.
— Ну и что ты?
— А я — к тебе, с рапортом. Ты ведь сказал, помнится, что хорошее место ты сам опустевшим сделал бы. Вот, можешь попробовать.
— И ты с этим явился? Только узнав и ничего, в сущности, не сделав? Ты что, ребенок?
— Я поросенок. Анимированный интерфейс. Я, конечно, мог бы раскраситься как коммандос — ну, черные полосы по роже… И с роторной пушкой в руках… Или с баяном, да? Только я голограмма, и морду мне выкрасить трудно — нет материального носителя для краски, а кроме того, у меня ни роторной пушки, ни баяна нет. На фига свинье баян?
— Свинье баян не нужен, — согласился Аверьянов. — Ладно, помчались, — кивнул он. — Сейчас сделаем.
— А что ты собираешься делать?
— Делать будешь ты. Я-то умею, а вот тебе нужно учиться. Я у тебя уроки теории работы в параллельных мирах беру, а тебя научу за это использованию передовых достижений науки и техники на практике — так нормально ведь?
Прекратив процесс медленного своего проявления возле памятника Пушкину, хронотоп на долю секунды как бы зафиксировался в своем разреженном состоянии.
Зеленоватая возврат-луковица, пробежав по спектру, превратилась в розовую, краснеющую старт- луковицу… Кто-то в толпе восторженно ахнул, и, словно дождавшись этого звука, хронотоп резко растаял в воздухе.
Жизнь в стойбище скрилингов на Оленьем Холме шла своим чередом.
Кругом вигвамы, костры, между ними грубо сделанные огромные нарты, перевернутые днищами вверх пироги…
Всюду расхаживали мохнатые ездовые собаки, похожие на очень крупных лаек, невдалеке паслось стадо оленей — голов сто пятьдесят — двести. Трое охотников жарили на вертеле тушу какого-то животного, небольшого, но с длинным и толстым хвостом, загнутым и засунутым поварами в выпотрошенное брюхо через задний проход, глубоко, чтобы хвост не вывалился и не подгорел на углях костра.
Возле другого костра три женщины в шесть рук очищали чью-то мохнатую шкуру от мездры.
А вот старичок, «воспитатель», собрав вокруг себя кучу детей, демонстрирует им фокус.
Э-э-э, да это тот самый старик-парламентер, выходивший на торжественную встречу эскадры викингов, а затем бросившийся со скалы!
Показав детишкам свой совершенно беззубый рот, старичок закрывает его, что-то бормочет, отрыгивает и тут же, осторожно открыв рот вновь, достает из него на глазах у изумленных детишек совершенно целое глазное яблоко какого-то крупного животного… Радужная глаза желтая, с вертикальной черной прорезью зрачка… Детские нетерпеливые возгласы подбадривают фокусника.
Старичок снова икает…
Его восьмилетняя внучка, та самая, убитая наповал дурным выстрелом Бьярни, испуганно напряглась, с восторгом ожидая очевидного…
Старичок снова достает изо рта крупный змеиный глаз…
Дети визжат от восторга…
Метрах в ста от костров, у подножия Оленьего Холма, у ручейка, сидят трое мужиков, очевидно часовых, наблюдающих за озером. Неся караул, мужики попутно заняты важным делом: пьют из мехового
