пирогой, торба с орехами треснула, фундук посыпался, разлетаясь по барахлу, скатываясь щедрыми пригоршнями на землю.
Охотник, толкавший нарты, не вынес вида рассыпающихся и пропадающих для общества высококалорийных даров леса с немалым процентажем растительных белков. Он оставил толкаемый им борт нарт и, стремительно догнав женщину, столь неудачно кинувшую на нарты торбу с орехами, повернул ее назад, к нартам, и негодующе указал ей на результат ее неловкости. Видя, что женщина не вполне его поняла, охотник крикнул ей что-то в лицо — что-то короткое, возможно заговор или пожелание на будущее. Женщина тоже что-то ему пожелала в ответ. Не стремясь в обстановке острого дефицита времени углубляться в дискуссии, охотник молча сунул собеседнице кулаком в самое чмокало, слегка, для закрепления в ее памяти своей точки зрения, как более прогрессивной. Баба заголосила, студя кровь у присутствующих, — сначала на низких тонах, а затем, через цепь витиеватых коленец, перейдя на умертвляющий разум визг.
Собаки мгновенно затихли, услышав звук, напомнивший им рев бизонов на весенних случках.
И мать-старуха зарыдает,
Слезу смахнет старик-отец,
И молодая не узнает,
Каков танкиста был конец.
Стащив нарты с холма, охотники присоединились к пастухам, решившим запрячь в нарты оленей — по тридцать — сорок голов в каждые.
Собаки, вскипев каким-то странным, ревностным чувством, бросились на оленей, отгоняя их от «своих» нарт. Лай, визг получавших копытом в бок или по лбу собак, испуганное похрапывание оленей, клочья шерсти, кружащиеся над местом схватки, усугубляли апокалипсичность происходящего.
Затрещали ломаемые нарты…
Поросенок, влетев в самую гущу борьбы копыт и зубов, воспарил над ней и, сияя между оленьими рогами ярчайшим эллипсоидом Эйри, громогласно врубил эпилог:
И будет карточка пылиться
На полке среди старых книг:
В военной форме, при пилотке,
И ей он больше не жених!
Последнее вмешательство поросенка в череду событий сыграло успокаивающую, организующую роль. Олени, обезумев от источника нестерпимого жара, носившегося у них меж рогов, и оглушительного звука, хлеставшего их сверху по ушам, рванули к озеру и там, зайдя в ледяную воду по шею, выпучили огромные, по-детски наивно-испуганные глаза, продолжая нервно фыркать.
Собаки же, победившие в схватке за право тянуть лямку, с охотой дали себя запрячь, подтверждая тем самым старую мысль о том, что чем умнее животное, чем более организованна и тонка его психика, тем выше проявляет оно неодолимую, непонятную тягу к безропотной рабской доле.
Почти на каждые нарты, способные к движению, были водружены нарты, сломанные в оленьей- собачьей разборке, причем вместе с грузом… Погонщик крикнул, свистнул толстым, свитым из кожаных лент ремнем…
Кавалькада конвульсивно дернулась и медленно пошла, начав движение вдоль берега озера, а затем повернув в сторону леса — подальше от Оленьего Холма, подальше от океанского побережья.
Нас вынут из обломков люди,
Поднимут на руки каркас,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
— Ну, вот и все дела! — подвел итог Коля, проводив взглядом последние нарты, скрывшиеся за лесом.
— Я первый раз ощутил себя полезным людям! — восторженно признался поросенок. — Действительно полезным: они ведь так давно не разминались! А тут, считай, спартакиада, многоборье! Я оказался полезным!
— Причем простым людям! — заметил Николай.
— Трудовому народу! Редкий анимированный интерфейс может этим похвалиться!
— Бесспорно! Представляешь, как они сейчас счастливы — под прикрытием леса!
— Это я сделал их счастливыми! — подчеркнул поросенок. — Ведь я мог бы продолжать… Летал бы сейчас над лесом…
— Да нет, ты совершенно верно поступил. Мы выполнили свою задачу. Раз. И мы сделали целое племя — попутно — счастливым. Два.
— Я понял, Коля, понял! — восторженно тараторил поросенок. — Счастье — это не когда тебя понимают. Счастье — это когда тебя нет!
— Что верно, то верно. — Коля потянулся, зевнул и, решительно плюхнувшись в кресло хронопилота, положил руки на штурвал. — Второй этап нашей программы — подготовка к встрече варягов.
— А что только что было? Сейчас? — растерялся поросенок.
— Зачистка территории. Теперь предстоит уборка мусора, создание интерьера встречи, экстрима и интима. Что в этом случае играет ключевую роль? — спросил сам себя Аверьянов и сам же себе ответил: — Кадры! Кадры решают все!
Девочки — Варя и Елизавета, — остановившиеся возле кока-кольно-хот-догского киоска на Тверской, искали хорошую тему, чтобы здесь, на свободе, всласть поговорить о своем, о наболевшем.
Они всего месяц назад приехали в Москву: Варя — из-под Полтавы, а Елизавета — из-под Кишинева, так что наболевших тем у них было более чем достаточно. Но большинство тем общего содержания, объединяемые одним названием: «А у нас еще хуже!» — были давно уже замылены до жути и находились под негласным запретом. Конечно, они портили настроение, кровь, а значит, и кожу, и рожу, увеличивая и шелушение, и «секучесть» волос, всех волос, в том числе и волос на голове, то есть видимой всем прически.
Говорить на работе следовало только о приятном.
— Слышала, в среду Ольгу братаны сняли, вывезли в шикарный пансионат, там всю ночь вчетвером пялили, а утром, по дороге назад, подарили ей тонну баксов, а когда взяла, остановили джип, вытащили и дали ей прямо у трассы таких кренделей, что она уже вторые сутки в реанимации отсыпается на пента… пента… забыла! Ее там колют, чтоб спала. Вот мне бы так… — Лиза потянулась, зевая.
— А баксы?
— Тут самое смешное. Братки ее так в восемь ног метелили, что даже баксы потом отобрать забыли! И отоспится теперь, и с приданым!
— Ну, брось — в больнице, конечно, украли.
— А может, нет? Ее какой-то фермер случайный в больницу привез. В кювете валялась, а он подобрал! Он не дурак, раз он фермер. Небось обыскал ее сразу, первым делом, верно? Ну и бабки-то себе — он-то знал, куда ее везет! А Олька выйдет из больнички, он ее разыщет и отдаст ей! Ну что ты ржешь? Ты что, «Алые паруса»-то не читала?
— Нет.
— Ну да?! Ты и книжки-то в руках не держала небось ни разу в жизни?
— Держала. Медицинскую. Когда продавщицей на рынок устраивалась.
— Чего ж ты ушла-то оттуда? На рынке с черными-то — золотое дно, если уметь.
— Да мне эти черные как раз недостачу и подставили. На восемьсот сорок баксов.
