— Пошлость говоришь, мусор изо рта сыплется. А вот и грязь пошла капать…
— Понимаю, — с шумом вздохнул Горбунов. — Я нарочно так — чтоб не расслабиться… — Перехватив взгляд Коптева, майор окончательно стушевался: — Вообще в ту сторону смотреть не буду! Рад?
— Очень, — выдавил из себя лейтенант.
— А ты молодой еще, лейтенант. Могу и тебя научить.
— Чему?
— Работать! В рабочее время — работать. Вон, служивые идут. Очень серьезная группа. Сразу видать, из бывших. Хотя опричник бывшим не бывает… Пойди поспрашай, где подарки от купцов ганзейских царь Иван хранил. Они, по-моему, их и ищут. И понапористей, понаглей. Имеешь право будто, понял?
— Понял… — ответил Коптин и двинулся к группе опричников вялой походкой — нога за ногу.
Однако этим история с юной красавицей боярыней не закончилась. Данный, казалось бы совершенно незначительный для будущего отчета в Управлении, эпизод получил неожиданное продолжение на другой день.
Дело в том, что молодая красавица боярыня вновь приехала на пожарище.
— Смотри! — шепнул Горбунов Коптину. — Опять она тут!
— Да вижу я.
— Чего это она? Один раз понятно — пожарище посмотреть. Женское любопытство. Тут без вопросов. Но снова?
— Может, сгорело у нее тут что-то…
— Во дворце-то в царском? Сомневаюсь. Да и от лошадей, гляди, до сих пор пар валит. Гнала, значит, торопилась. Да?
— Не знаю, — пожал плечами Коптин.
— А вот я знаю, пожалуй. — Майор поднял с земли железяку и, осмотрев ее, бросил: — Ерунда. Разгадка проста. Она в тебя втюрилась. Сам посмотри, так глазами в тебя и стреляет.
— А может, в тебя? — предположил Коптин.
— Э-э, нет. Я бы почувствовал. Что молчишь?
— А что мне теперь, петь, что ли?
— Да, радоваться нечему. Это верно. Лучше и не пробовать. Служба безопасности потом семь шкур спустит. Не рад будешь, что на свет родился.
— Да бросьте вы, пожалуйста!
— Ого, на «вы» начал? Ну, значит, достало… Эк пробрало-то тебя!
Майор был прав; Коптин понял это час спустя, когда рядом с ним, только что закончившим обстоятельный разговор с тремя бывшими псарями, прискакавшими сюда по старой памяти помародерствовать, возникла одна из мамок, сопровождавших боярыню.
— Бог в помощь!
— Спасибо, — поклонился Коптин. — И тебе дай Бог, бабушка.
— Ишь, горе-то какое! — Старушка указала взглядом на пожарище. — Вот наказал-то нас Бог!
— Да, горе горькое… — согласился Коптин и добавил как-то невпопад: — А боярыня-то у вас красавица какая!
— Так ведь и ты, добрый молодец, ей приглянулся, — простодушно отреагировала мамка. — Вчера аж до полуночи уснуть не могла, тебя вспоминаючи.
— Правда?!
— Что ж я врать-то тебе буду, добрый молодец, мне до Врат Небесных два понедельника кашлять осталось!
— Типун вам на язык за слова-то такие!
— Ну, где ж ты тут, Лукерья? — раздался вдруг мелодичный голос, и из-за кучи изразцов, бывших три дня назад печкой, показалась юная красавица в песках. — Ах! — довольно правдоподобно испугалась она, словно бы невзначай увидев Коптина. — Здравствуй, боярин! Ты куда запропастилась-то, Лукерья? Мы уж испугались, вдруг ты в подвал какой провалилась?
— Нет, не проваливалась. Я, как ты и просила, с боярином пригожим языком зацепилась!
— Что ж ты говоришь-то непотребное?! — Щеки боярыни вспыхнули в морозных лучах февральского солнца, как алые паруса в Коктебельском заливе…
— Ой! — спохватилась мамка, схватившись за щеку, будто у нее внезапно заболел зуб. — Твоя правда, язык-то как помело, сором лает… Ты прости меня, боярин…
— Бог простит, и я прощу! — улыбнулся Коптин.
— Как звать-то тебя, добрый молодец-королевич?
Истинное имя называть запрещалось, а все обычные имена, пришедшие скопом на ум, были слишком невыразительны для создавшейся ситуации. Подыскивая себе имя, Коптин слегка замешкался, а потом бухнул первое пришедшее в голову:
— Силикат Силикатыч…
— Вот имя-то чудное какое!.. А сам откуда? Где живешь-то?
Подумав, что профессионально врать он еще не умеет, не генерал, Коптин бухнул незнакомкам чистую правду, прозвучавшую нелепее любой лжи:
— В Москве живу, на Газгольдерной улице…
— Возле храма святого Али-бабы и сорока великомучеников, да, Сережа? — спросил Горбунов, нарисовавшись за спиной Коптева. — Здравствуйте, девочки!
— Сережа? — удивилась боярыня.
— Да, меня мать так звала, — подтвердил Коптин. — Силикат — имя варяжское, по отцу.
— Точно, — подтвердил майор. — У него отец силикатный кирпич был… — Внезапно на ум Горбунову пришло, что мамка вовсе не так уж стара, как казалась вначале, — возможно, ей и тридцати-то даже нет. — Так что же, девочки? — продолжил он. — Что дальше-то? Вы нас в гости к себе позовете или, наоборот, к нам в гости решили намылиться?
Незнакомки даже отступили на полшага назад, пораженные столь незамысловатой манерой общения.
— Вы где живете-то? — продолжал напирать майор.
— Из Берендеева мы, — ответила мамка. — Лада Милентьевна — дочь князя Берендеевского, наместника царского, а просватана она за воеводу валдайского…
— Просватана… — присвистнул Горбунов. — Тогда мы тут мимо кассы…
— Что говоришь-то, боярин? Не поняли мы.
— Если просватана, нечего пургу в ноздри гнать… Динамистки хреновы. Ты ведь тоже, поди, за воеводу валдайского просватана? Он кто у вас, сутенер?
Ответа не последовало: незнакомок как ветром сдуло. То ли они что-то поняли, то ли почувствовали бабьим чутьем.
— С ума сошел, что ли? — повернулся к майору Коптин, готовый его убить.
— Я нарочно, Сережа, — примирительно сказал Горбунов. — Чтобы сразу отрезать. Опасно. Ты просто не знаешь, насколько это опасно…
— Да чихал я на твою Службу безопасности.
— Я не про Службу. Это объективно, по жизни опасно. Поверь мне. Клянусь.
Коптин стоял молча, понурив голову. В глубине души он чувствовал, что майор прав.
Однако после успешного окончания задания, получив из Управления шесть часов «расслабления», Коптин не удержался:
— Слушай, майор… Хочу я в Берендеево съездить. Тут меньше двадцати верст. Спокойно успею. Без спешки.
— Зачем?
— Хочу хоть на терем ее посмотреть.
— Не понимаю.
— Я один съезжу.
