Астахов стоял на краю «Лебединого озера», одетый в гидрокостюм, с приваренными на локтях и коленях дополнительными заплатами. Трубки, идущие к аквалангу, были надежно отремонтированы и усилены специальными накладками, усеянными ребрами жесткости.
Два пуда груза были умело рассредоточены по всей поверхности гидрокостюма, оставляя руки свободными. В руках Астахов держал саперную лопатку, чтобы иметь возможность, выйдя на точку, закопаться.
В этой экипировке вполне можно было бы лезть даже в большую политику.
Филин, полковой мастер, потрудился на славу.
Выйдя на исходный рубеж, Астахов замер, словно окаменел. Единственное, что ему оставалось, — это надеть маску, вставить загубник в рот, окончательно задраиться, включить подачу воздушной смеси… И все. И — вперед!
За его спиной выл авиационный двигатель, гоня запах прочь, в лес.
— Ну что, давай, — подбодрили Астахова.
— Когда ты пойдешь, мы сразу скинем обороты двигуна.
Астахов стоял.
— Ну, долго ты еще будешь с духом собираться?
— Что ты так найдешь, если ты ничего не ищешь?
Астахов стоял как потерянный.
— Смотри, друг, сейчас ты стоцшь, а ведь осень придет, холода настанут…
— Да он, наверное, думает, что мы ему тепловентилятором всю зиму тут полынью держать будем.
— Как в сказке, в этой… Ну, «Серая Шейка», знаете?
— Так толку-то что? Серая Шейка поверху плавала. А ему закопаться надо.
— До дна мы тебе яму зимой не прогреем…
— Донизу прогреем, так вверху закипит, понимаешь? Не подойдешь, не залезешь.
— Так что лучше сейчас время не теряй.
Астахов стоял как памятник.
— Ну, долго еще ты стоять-то будешь?
Внезапно Астахов резко мотнул головой и крикнул, перекрывая рев авиационного двигателя:
— Не полезу я в говно!
— Как — не полезешь? — удивились присутствующие. — А кто же полезет тогда?
— Кто хочет — тот пусть и лезет! — рявкнул Астахов. — А я не полезу.
— Кто ж, если не ты?! Заболел, что ли?
— Ну, можно и на завтра отложить… Возьмешь больничный, доктор подтвердит, что не можешь по состоянию здоровья в говно нырять, нетрудоспособен… Ну, понятное дело. Лечись, не ныряй. Мы же не звери.
— Не буду. Никогда не буду. — Он набычился и рявкнул на всю поляну: — Не буду больше в говно лазить!!!
— «Не буду больше»… Разве ты лазил уже?
— Еще не лазил, а уже раскричался!
— Ты же еще ни разу и не пробовал!
— Ты попробуй, точно.
— Это сначала всегда так: сначала тяжело, а потом привыкнешь.
— Еще других учить станешь!
— Нет! Не будет этого, не будет!
Откинув лопатку, Астахов повернулся к «Лебединому озеру» спиной и пошел прочь, шлепая ластами, срывая с себя тяжелую амуницию.
— Не полезу я в говно! Не полезу! Хоть убейте! Не полезу я в говно!
— Ты куда пошел-то?
Астахов шел куда глаза глядят: пересек дорожку, пошел по газону возле санчасти… В середине лужайки он наступил сам себе на ласту и упал на клумбу, погрузившись лицом в настурции и анютины глазки.
Испуганные бабочки запорхали над ним, но он их не видел, утонув в мире зелени — стеблей и листков, уткнувшись носом в веселый пестрый цветочный ковер, вдыхая запах разнотравья…
— Не полезу я в говно! Не полезу!
Стоявшие поодаль, возле дальнего угла санчасти, заслоненные щитом с надписью: «”Валдайский колокольчик” — Финал чемпионата Новгородской области по хэдболу», Аверьянов и Коптин с интересом наблюдали финал.
— Да это просто бунт какой-то! — с уважением заметил Коптин. — Мятеж! Социальный протест, так сказать…
— Я разделяю его взгляд на жизнь, — согласился Коля. — И в говно бы я тоже не полез. Даже ради спасения земной цивилизации.
— А для спасения цивилизации как раз-то и надо не лазить в говно, — совершенно серьезно согласился Коптин и достал из кармана свой штрих-кодер…
— Лишнее это все, конечно, эффект, показуха… — Подойдя к лежащему, уткнувшемуся лицом в землю Астахову, Коптин тихо положил перед ним свой штрих-кодер, а затем вернулся к Аверьянову: — Завтра никто и не вспомнит об этой истории, но как не сделать человеку приятное!
Услышав, а может, почувствовав что-то, Астахов вдруг поднял голову и сразу увидал штрих-кодер, лежащий перед ним среди цветов.
Оглянувшись по сторонам, но не заметив ничего подозрительного, Астахов взял прибор в руки.
Опершись на локти, привстал, сел на клумбе среди цветов.
Появление прибора он воспринял спокойно, как должное.
Пальцы его быстро побежали по кнопкам, проверяя работоспособность. На мгновение над его головой возник и тут же исчез небольшой абрикосовый поросенок. Прибор был исправен.
Астахов убрал его в карман и встал во весь рост.
Встал, стянул с себя остатки гидрокостюма, расправил плечи, вздохнув полной грудью.
— Заметьте, Николай, — кивнул Коптин. — Видимо, в человеке на подсознательном уровне это заложено, да?
— Заложено что?
— То, что в мире подлунном нет ничего, совсем ничего, абсолютно ничего такого, ради чего стоит лезть в говно.
— И вместе с тем, — усмехнулся в ответ Аверьянов, — любая ценность, ради которой ты было собрался уже нырять с головой, приходит сама, как только ты скажешь: «Ну нет, я туда за тобой не полезу!»
— «Не полезу я в говно!» — кивнул, подтверждая мысль, Коптин. — Как хорошо, лаконично, конкретно сказано! И легко обобщается, так?
— А почему ж вы сказали, что завтра никто об этом не вспомнит? — повернулся к Коптину Аверьянов. — Вы же сказали минуту назад? Забыли?
— Нет, помню. Я просто имел в виду, что если мне повезет, то завтра этот мир будет списан в архив, будет стерт.
— Что-что?!
— Да ты не волнуйся, — успокоил Сергей Ильич. — Это событие никому и ничем не грозит. Все будет, как было, — всего-то…
— Как вы всегда непонятны… — досадливо поморщился Николай.
— Хроноразведка… — пожал плечами Коптин.
— И это тоже хроноразведка, — кивнул Коптин осмотрев витрину «Металлоремонта», торгующего корягами. — Видите? — Он указал Аверьянову на мелкие пылинки, парящие за стеклом витрины,
