Илион

стаю тварей, напомнил Даэману грохот ночного града по крыше особняка в Уланбате, услышанный им пару лет назад. Только здесь стучали очень крупные градины.

– Держись! – крикнула еврейка.

Машина слетела с обрыва и совершила гигантский скачок, продлившийся не менее десяти секунд. Вот колеса-великаны достигли земли, замысловатые распорки смягчили удар, вездеход обрел равновесие и продолжил путь, рассекая сумерки ослепительными конусами света. Кузен Ады не переставая бросал взоры назад, где черные силуэты уцелевших войниксов выстроились вдоль берега.

– Они что, больше не побегут за нами?

– В Бассейн? – хмыкнула Сейви. – Ни за что.

Она сбавила безумную скорость, нацепила ночные линзы и отключила фары. За миг до этого Даэман увидел ровную бурую колею посреди зеленеющих полей; над волнующейся пшеницей, овсом, льном и подсолнухами высились черные кресты, на которых извивались странные подобия нагих человеческих тел.

34 Побережье у Илиона. Индиана

Ахиллес бушевал и свирепствовал, потом разодрал руками плотную ткань шатра. Но Афина уже исчезла, а вместе с ней – тело его лучшего друга. При виде пустого пляжа мужеубийца лишился рассудка.

Охрана ворвалась в палатку. Обнаженный Пелид поднял первого стражника на руки и швырнул им во второго. Третий успел услышать громкие крики – а в следующий миг тоже закувыркался в воздухе, запутавшись в промасленной материи. Четвертый уронил копье и помчался будить мирмидонцев, крича, что их господин и предводитель одержим демоном.

Ахиллес сгреб в охапку и завернул в простыню хитон, броню, щит, полированные поножи из бронзы, сандалии, пику, выбрался наружу, разрубив коротким мечом три перегородки и опрокинув посреди ставки большую пылающую жаровню, и опрометью кинулся прочь от стана, от людей – в ночную темноту, к божественной матери Фетиде.

Винно-черные волны с грохотом бились о берег. Здесь, вдали от костров, глаз различал лишь светлые клочья пены на каждом вздымающемся гребне. Пелид одиноко бродил вдоль кромки прибоя. Он был по- прежнему неодет: снаряжение и латы как попало лежали на сыром песке. Герой громко стенал и рвал на себе волосы, тоскливо взывая к матери.

И вняла его воплям дочь повелителя Нерея, Старика из Моря, – покинула соленые глубины, взошла из кипящей седой пучины, как облако. Легкий туман сгустился и принял очертания благородной богини. Ахилл кинулся к ней, словно обиженное дитя, и пал на одно колено. Фетида нежно прижала рыдающего воина к мокрой груди.

– Что ты льешь слезы, сын мой? Какая печаль посетила твое сердце?

– Ты же знаешь, мам, – простонал он. – Должна знать! Не заставляй меня рассказывать!

– Я оставалась с отцом в зеленых безднах, – проворковала богиня, ласково гладя золотые локоны героя. – И смертные, и мы глубоко почиваем в столь поздний час. А что произошло? Поведай, дитя, не таись.

Пелид так и сделал. То всхлипывая от горя, то задыхаясь от неслыханного гнева, поделился ужасной скорбью.

– Афина забрала его тело, мама! – безутешно расплакался он под конец. – Забрала тело! Не дала даже провести честного погребения!

Фетида похлопала Ахилла по плечу и сама разразилась слезами.

– Увы, сын мой, рожденный в горечи, обреченный не на веселую долю! Зачем я взращивала семя, если Громовержец погубит его?

Ахиллес поднял лицо, по которому струились блестящие ручьи.

– Так это и вправду воля Зевса? А я надеялся, что Паллада была ненастоящая, что кто-то принял ее образ…

– Нет, милый, – жалобно молвила дочь Нерея. – Хоть я и не видела всего своими глазами, однако ни на миг не сомневаюсь: Афина ворвалась этой ночью в шатер, чтобы унизить и оскорбить тебя, а после отнять жизнь у Патрокла. О, как печален твой рок! Как недолог и полон бедствий, разрывающих юное сердце!

Герой вырвался из объятий матери и вскочил на ноги:

– За что, мама? Почему бессмертные гонят меня? Афина всегда была за нас, за аргивян, я ходил у нее в любимчиках!

– Боги непостоянны, – покачала головой Фетида; вода продолжала капать с ее длинных волос. – Если ты еще не заметил.

Ахиллес принялся расхаживать, то сжимая кулаки, то рассекая воздух растопыренными пальцами.

– Это же бессмысленно. Мы зашли так далеко… Дочь Кронида и ее божественный отец всегда выручали меня! Почему теперь?..

– Теперь они стыдятся тебя, сынок.

Мужеубийца окаменел на месте. Потом очень медленно повернул к матери посеревшее лицо. В глазах застыло выражение человека, получившего жестокую пощечину.

– Меня? Быстроногого Ахилла, сына отважного Пелея и богини Фетиды? Стыдятся? Внука почтенного Эака?

– Да. Зевс и прочие презирают вас, людей. Даже героев. С вершины Олимпа люди кажутся мошками, проживающими крохотный, мучительный, неприглядный век лишь ради того, чтобы забавлять бессмертных кровавыми сценами. А ты засиделся в ставке, тогда как исход войны предрешен. Вот и прогневал третью дщерь Громовержца, а заодно и его самого.

– Но они убили Патрокла! – Пелид отшатнулся от матери. Следы его босых ног тут же смыло волной.

– Они уверены, что тебе не хватит духа отмстить за его гибель, – изрекла дочь Нерея. – Твоего друга бросят на растерзание воронам и стервятникам.

Герой взревел и упал на колени.

– Мать моя! – сокрушался он, загребая влажный песок горстями и бросая себе в обнаженную грудь. – И ты молчала? Знала, что Олимпу плевать на меня, а сама всю жизнь учила служить и поклоняться Зевсу? Почитать Афину?

– Я уповала на их милость, хотя бы к нашим несчастным кратковечным детям. И все же холодное сердце владыки Кронида и воинственные замашки Тритогенеи одержали верх. Человечьи ристалища больше не тешат их. Вы больше не нужны, даже для забавы. Как и мы, немногие из богов, что восставали против вашего истребления.

Ахиллес подошел ближе:

– Ты бессмертна, мама. Зевс не может причинить тебе зло.

Фетида невесело рассмеялась:

– Молниевержцу ничего не стоит убить любого, сынок. Даже Олимпийца. Хуже того, он способен заключить нас в адские бездны Тартара, где мучится его родной отец Крон и проливает слезы его мать Рея.

– Значит, и над тобой нависла опасность, – безо всякого выражения сказал Пелид, покачиваясь, точно в стельку пьяный матрос на палубе в шторм.

– Я обречена, – тихо отозвалась богиня. – Ты тоже, сын мой. Если только не решишься на поступок, которого не совершал ни один из смертных, даже неуязвимый Геракл.

– О чем ты, мама? – Лицо Ахилла, совсем белое в сиянии звезд, отражало страшную внутреннюю борьбу: отчаяние сменила ярость, а ее – нечто высшее, нечто запредельное для самой ярости.

– Одолей богов, – шепнула Фетида, и ревущий прибой почти заглушил звук ее голоса; Пелид шагнул ближе и недоверчиво склонил голову.

– Одолей богов, – повторила дочь Нерея. – Возьми Олимп силой. Умертви Афину. Свергни Зевса.

Ахиллес отшатнулся:

– Это же невозможно…

– В одиночку – нет, – кивнула мать; вокруг ее ног бушевала седая пена. – Но если ты поднимешь своих