47
Ардис-холл
Настал день рождения Ханны, Первая Двадцатка. Ада прокатилась вместе с юной подругой до факс-узла и с улыбкой проследила за тем, как именинница вошла в павильон в сопровождении войникса и двух сервиторов. Однако уже на обратном пути хозяйку Ардис-холла начали не шутя глодать сомнения.
Девушку и раньше томили дурные предчувствия. С того самого часа, как быстрый соньер унес Хармана в небеса. Нет, она, конечно же, не ждала, что любимый сдержит слово и примчит за ней на космическом корабле. Пустое, детские выдумки! Но когда через два дня друзья не вернулись… И через три… На четвертый волнение Ады сменилось гневом. Прошла неделя – и злость опять переросла в тревогу, более глубокую и мучительную, чем девушка сама от себя ожидала. Миновало еще семь дней. Хозяйка Ардис- холла не знала, что и думать.
Прибывающие гости – а их теперь исчисляли сотнями – не принесли ни единой весточки о пропавшей троице. На четырнадцатое утро Ада прокатилась в одноколке до факс-портала и, чуть помедлив у павильона (а собственно, чего бояться-то?), перенеслась в Парижский Кратер.
Мать Даэмана от беспокойства не находила себе места. Сын и прежде пропадал на вечеринках неделями; однажды, за год до Первой своей Двадцатки, загулял аж на целый месяц, увлекшись охотой на бабочек. Правда, молодой мужчина всегда находил возможность передавать матери новости: мол, нахожусь там-то, вернусь тогда-то… Но чтобы вот так, ни слуху ни духу?
– Ну что вы, успокойтесь, – утешала Ада, поглаживая руку женщины. – Харман отлично присмотрит за ним, да и Сейви тоже…
На взрослую женщину ее слова произвели впечатление. Самой же девушке сделалось только хуже.
Спустя две недели после этого памятного разговора Ада ехала в одноколке по родным холмам, возвращаясь домой. Ее одолевали разные мысли.
За последний месяц Ардис-холл наводнили толпы людей. Если в первый раз девушка вернулась из Парижского Кратера глубокой ночью и не могла по достоинству оценить произошедшие изменения, то сейчас вид с вершины пригорка заставил ее ахнуть.
Вокруг холма с белоснежным строением колыхалось пестрое море палаток.
Поначалу выслушать учение сына Лаэрта на покатой лужайке за особняком явилось десять—двадцать гостей, не больше. Но десятки превратились в сотни, а теперь уже и тысячи. В Ардис-холле имелась всего лишь дюжина повозок, и каждая работала на износ. Войниксы, как положено, безмолвно напрягались, обслуживая посетителей – в основном мужчин – днем и ночью, однако хранили до странного угрюмый вид. Довольно скоро первые из учеников Одиссея стали по очереди дежурить у факс-портала, объясняя новеньким (а это было очень нелегко), что преодолевать безумно долгий путь – милю с четвертью – придется пешком. Как ни удивительно, те покорно соглашались. А потом брели обратно, чтобы возвратиться через пару дней в еще более многочисленной компании, где опять-таки преобладали мужчины. Некогда уединенный особняк на глазах превращался в оживленный городской центр.
Дюжины и дюжины палаток воздвигали, разумеется, войниксы, но ухаживали за ними уже люди. В некоторых шатрах спали, в других готовили пищу, в третьих питались, четвертые располагались чуть поодаль: Одиссей объяснил своим последователям, как правильно выкопать отхожее место. Во время всего этого сумасшествия мать Ады наведалась в Ардис-холл всего лишь однажды: огляделась, факсовала к себе в Уланбат и с тех пор не показывалась.
Дрожки остановились у крыльца. Девушка приняла стакан прохладного лимонада у одного из добровольных помощников – Ремана, молодого человека с бородкой, которые стремительно входили в моду, – и пошла на поле. Туда, где сын Лаэрта произносил свои бессмысленные речи, а также отвечал на вопросы по пять раз в день перед всевозрастающей толпой. Хозяйку так и подмывало на глазах у всех потребовать ответа у этого нахального варвара: как он посмел даже не попрощаться с той, что боготворила его.
Прошлым вечером Одиссей едва заглянул на праздничный ужин в честь наступающего дня рождения Ханны. Аде передались боль и смущение подруги. После того путешествия девушка следовала за дикарем верной тенью, а тот и не замечал ее. Когда сын Лаэрта пренебрег хозяйским гостеприимством и разбил лагерь в лесу, Ханна желала поселиться рядом, но Одиссей прогнал ее ночевать под крышу большого дома. А как старалась юная красавица выполнять наравне с мужчинами все упражнения – бегала, проходила полосу препятствий, даже на борьбу вызывалась! Обожаемый герой нипочем не соглашался биться с дамой.
И вот вчера… Каждый из гостей поздравил именинницу с предстоящим первым посещением лазарета, произнес за столом красивую речь, пересыпанную пожеланиями здоровья и счастья. Великий учитель был на редкость лаконичен: «Не надо». Ханна прорыдала в спальне подруги целый вечер и даже впрямь собиралась
Затем настало утро. Ханна спустилась из спальни в незатейливом хлопковом одеянии, украшенном изображениями синих змей-целительниц, обвившихся вокруг жезла. Одиссей так и не зашел проститься с юной поклонницей.
Ада кипела от злости, провожая Ханну до факс-портала. Красавица всю дорогу отворачивалась, чтобы не показать слезы. Хозяйка Ардис-холла всегда считала ее самой крепкой из подруг, однако сегодня бесстрашная, неунывающая атлетка и художница казалась маленькой заблудившейся девочкой.
– Может, после лазарета я ему больше приглянусь, – проговорила именинница. – Стану взрослее, женственнее…
– Может быть, – согласилась вслух Ада.
А про себя подумала, что все мужчины одинаковы – самовлюбленные, бесчувственные свиньи, которые только и ждут случая продемонстрировать собственное свинство.
Ханна выглядела такой хрупкой и беззащитной, когда сервиторы за руки ввели ее в павильон. Погода стояла ясная, в лицо веял нежный ветерок, и только в сердце Ады сгущались грозовые тучи. Девушку вдруг охватило необъяснимое чувство потери. Странно, ведь дюжины друзей совершали подобный ритуал ежедневно, и ничего такого. Хозяйка Ардис-холла и сама бывала в лазарете, правда, помнила об этом весьма смутно: какая-то теплая водичка, бак… Но почему-то Ада разревелась, когда подруга, взмахнув рукой на прощание, скрылась за дверями портала. Возвращаясь домой в одиночестве, девушка только укрепилась в озлоблении на Хармана, Одиссея и всю мужскую братию.
Словом, в лице юной красавицы, что шагала по полю, сын Лаэрта напрасно ожидал бы найти преданную ученицу, готовую смотреть ему в рот.
Коренастый бородач, нарядившийся словно для боя, с мечом на поясе, восседал на сухом поваленном дереве, а сотни зрителей располагались вокруг на склоне. Многие из мужчин щеголяли точно такими же туниками и широкими ремнями из кожи, большинство отращивало бороды, еще недавно считавшиеся признаком дурного вкуса.
Ада подоспела вовремя. Ей был известен обычный распорядок Одиссея: через час после рассвета мужчина собирал учеников и говорил к ним примерно девяносто минут, ближе к вечеру проводил еще один урок, а перед ленчем и в долгих послезакатных сумерках отвечал на вопросы.
Молодой человек из новеньких робко поднял руку:
– Учитель, зачем нам нужно выяснять имена своих отцов? Прежде это было не важно.
Ада тихонько вздохнула. Сейчас гордый грек выбросит правую ладонь вперед и примется тыкать пальцем в воздух, подчеркивая главные мысли. Кстати, девушка впервые обратила внимание на то, что многие из последователей начинали походить на бородача не только манерой одеваться, но и бронзовым загаром и даже крепостью мышц. В самом начале Одиссей установил жесткое правило: любой, кто желает слушать его более двух раз, обязан не менее часа в день заниматься на полосе препятствий, устроенной учителем в лесу из веревок, огромных колод и грязных ям. Гости, конечно же, посмеялись над нелепой затеей, но потом как-то втянулись. Хозяйке оставалось лишь удивляться.
– Если не ведаешь, кто твой отец, – спокойно и громко отчеканил воин, так что голос его разнесся далеко по лужайке, – как ты познаешь самого себя? Вот я – Одиссей, сын Лаэрта. Отец мой – царь, и он же человек своей земли. В последний раз я видел его по колено в грязи, сажающим новое деревце взамен
