– Ага, но только после беспристрастного судебного разбирательства.
Отец Клифтон игнорировал мой сарказм. Он нахмурился, давая мне понять, что обеспокоен. Интересно, что его так тревожило: моя судьба или моя бессмертная душа? Или и то, и другое?
– Для христиан… – Он помолчал. – Для христиан такая казнь не более чем временные неудобства – мгновенный ужас, а затем радость воскресения. Но для вас…
– Ничегошеньки, – сказал я, помогая ему закончить фразу. – Большой пшик. Вечный мрак. Я стану пищей для червей.
– Этого не должно случиться, сын мой. – Отец Клифтон почему-то не пожелал веселиться вместе со мной.
Я вздохнул и посмотрел в окно. На Витус-Грей-Балиане Б около полудня. Солнце здесь светит как-то немного не так, как на тех планетах, где мне довелось побывать: на Гиперионе, Старой Земле, Безбрежном Море и многих других. Да, разница есть, но она столь неуловима, что я затрудняюсь описать. Но это очень красиво. Очень. Я смотрел на кобальтовое небо в росчерках лиловых облаков, на лучи масляно-желтого света на розовой стене и на деревянном подоконнике, слушал крики детей, играющих на улице, тихий разговор Сес Амбре и ее больного брата Бина и думал: «Потерять все это навсегда?..»
И призрачный голос Энеи ответил: «Но терять все это навсегда – и есть сущность человеческого бытия, любимый».
Отец Клифтон кашлянул:
– Вы когда-нибудь слышали о пари Паскаля, Рауль?
– Да.
– Неужели? – Похоже, отец Клифтон здорово удивился. – Тогда вам известно, какой в нем заключен смысл.
Я снова вздохнул. Боль стала постоянной, уже не было приливов и отливов, как раньше… Впервые о Блезе Паскале я услышал от бабушки, еще ребенком, и с Энеей мы о нем говорили. В библиотеке Талиесина я случайно наткнулся на его «Мысли».
– Паскаль был математиком, – сообщил отец Клифтон, – до Хиджры, по-моему, в середине восемнадцатого века…
– Вообще-то семнадцатого, – поправил я. – Если не ошибаюсь, он родился в 1623 году, а умер в 1662- м. – Ну, положим, с датами я слегка блефовал. Вроде похоже, но держать пари на свою голову я бы не стал. Как-то зимой мы с Энеей недели две подряд обсуждали Просвещение и как оно повлияло на людей эпохи до Хиджры.
– Верно, – согласился отец Клифтон, – но когда именно он жил, не так важно, как его так называемое пари. Поразмыслите, Рауль, с одной стороны – шанс воскресения, бессмертие, вечность на небесах и благодать Господня. С другой… Как вы выразились?
– Большой пшик, – с удовольствием повторил я. – Вечный мрак.
– Хуже того, – сказал молодой священник с неподдельной убежденностью. – Ничто. Сон без сновидений. Но Паскаль понимал, что если ты лишен искупления Христова, то это во сто крат хуже. Это вечное сожаление… бесконечная печаль…
– А-а? – спросил я. – Вечное наказание.
Отец Клифтон стиснул руки, явно смущенный этой стороной вопроса.
– Возможно, – сказал он. – Но даже если ад – только вечное сожаление об утраченных возможностях… Стоит ли рисковать? Паскаль понял, что, если Церковь ошибается, ничего не потеряешь, если принять надежду. А если права…
Я улыбнулся:
– Несколько цинично.
Священник пристально посмотрел на меня.
– Не так цинично, как бессмысленная смерть, Рауль. Приняв Христа, ты можешь творить добро, служить своим ближним, своим братьям и сестрам во Христе, и ты спасешь свою жизнь и свою бессмертную душу.
Я кивнул, помолчал и проговорил:
– А все-таки это важно, когда именно он жил.
Отец Клифтон озадаченно заморгал: он явно не понял.
– Блез Паскаль, я имею в виду, он пережил невиданную интеллектуальную революцию. Коперник, Кеплер и их последователи тысячекратно расширили вселенную. Солнце стало… ну, просто солнцем, отец. Все переместилось, отодвинулось, выкатилось из центра. Паскаль однажды сказал: «Меня ужасает вечное молчание бесконечных пространств».
Отец Клифтон наклонился так низко, что я уловил исходящий от его кожи запах мыла и аромат крема для бритья.
– Тем больше у вас оснований разделить его мудрость, Рауль.
Мне захотелось отодвинуться от этого розового, свежевыбритого, лунообразного лица. От меня самого пахло потом, болью и страхом. Зубы я не чистил уже сутки.
– Я не считаю возможным заключать пари, если это имеет отношение к Церкви, настолько привыкшей, что все продается и покупается, что устанавливает цену за спасение жизни ребенка – полное повиновение и подчинение всем ее требованиям, – сказал я.
Отец Клифтон отшатнулся, как от пощечины. Он встал и похлопал меня по плечу.
– Отдыхайте. Мы с вами еще поговорим до отлета.
Но времени у меня не оставалось – катер Немез уже садился на военной базе в Бомбасино.
Отец Клифтон ушел, и я заснул.
Я наблюдал, как мы с Энеей сидим на крыльце ее домика и продолжаем наш разговор.
– Я уже видел этот сон, – сказал я, прикасаясь к камню под холстиной. Камень еще хранил дневное тепло.
– Да, – согласилась Энея, потягивая свежезаваренный чай.
– Ты собиралась рассказать мне, что делает тебя мессией, – услышал я собственный голос. – Раскрыть секрет, почему ты стала той «связью между мирами», о которой говорил ИскИн Уммон.
– Да, – повторила она и кивнула. – Но сначала скажи, ты считаешь, что правильно ответил отцу Клифтону?
– Правильно? – Я пожал плечами. – Он меня разозлил.
Энея отпила маленький глоток. Пар поднимался от чашки к ее ресницам.
– Но ведь ты так и не ответил на вопрос о пари Паскаля.
– Я не мог ответить ничего другого. Маленький Бин Риа Дем Лоа Алем умирает от рака. Церковь использует крестоформ как рычаг давления. Это мерзко… Я не желаю иметь с этим ничего общего.
Энея посмотрела на меня:
– Но если бы Церковь не была насквозь продажной, Рауль… если бы она предлагала крестоформ, не требуя ничего взамен… Ты бы принял его?
– Нет, – выпалил я и сам удивился.
Энея улыбнулась:
– Значит, дело не в Церкви и не в продажности. Ты отвергаешь саму идею воскресения.
– Такое воскресение – да. Его я отвергаю.
– А что, есть другое?
– Церковь полагала, что есть, – сказал я. – Без малого три тысячи лет она предлагала воскресение души, а не тела.
– И ты веришь в такое воскресение?
– Нет, – без колебаний ответил я. И покачал головой. – Пари Паскаля никогда меня не привлекало. Оно казалось мне логически… неполным.
– Возможно, потому, что предлагает лишь два варианта, – предположила Энея. Где-то в ночи заухала сова. – Духовное воскресение и бессмертие – либо смерть и проклятие.
– Два последних – не одно и то же.
– Для такого человека, как Блез Паскаль, это одно и то же. Для того, кого ужасает «вечное молчание
