А экскурсовод рассказывает дальше:
– С 1917 года на заводе изготавливают также и гражданскую продукцию: сельскохозяйственное оборудование, инструменты, бытовые товары. С 1946 года предприятие перепрофилировалось на выпуск оптических, оптикомеханических и оптико-электронных приборов.
– А теперь посмотрите диораму «Январское восстание 1918 года». – Экскурсовод нажала кнопку, и в глубине, за вторым залом, вспыхнул свет.
Мы аж рты разинули. Всё было как живое.
На переднем плане настоящая мостовая, мешки, бочки, колеса, перевернутый поломанный ларек с вывеской «Иконная лавка Николо-Пустынного монастыря», чугунные люки, деревцо в изгороди. И весь этот живой предметный план незаметно переходит в огромную, на всю стену, полукруглую картину. И на этой картине – панорама восстания.
В центре – баррикада, трамвайная платформа, на ней участники восстания. Слева – церковь, так называемый Малый Никола, а за ней возвышается колокольня Никольского Военного собора, который стоял на месте городского Дворца пионеров.
Перед церковью – афишная тумба, распряжённая пролётка с откинутым верхом. За баррикадой, в глубине, – этот знаменитый побитый пулями двухэтажный корпус «Арсенала», в котором размещается сейчас музей. Весь в дыму и пламени.
Справа – развалившаяся стена с амбразурой. На стене рваная афиша «Энеиды» – спектакля в театре Бергонье.
Я смотрел на картину и думал: «Ну кто, кто мне поверит, что я сам, собственными глазами видел этот театр Бергонье – двухэтажный, с длинным, на весь тротуар, козырьком над входом, такой непохожий на нынешний театр имени Леси Украинки?! Никто мне не поверит!»
А экскурсовод продолжала рассказ.
Одним из самых известных видов гражданской продукции завода является фототехника, история которой началась с первой фотокамеры массового производства «Киев-2», выпускавшейся с 1949 года. Фотоаппараты, созданные арсенальцами, использовались при фотосъёмке с борта космических кораблей серии «Восток», «Союз», лунных кораблей серии «Зонд», орбитальной станции «Салют», а также в открытом космосе…
Возле стендов с фотоаппаратами «Киев» стоял…Чак.
Я раскрыл рот и сделал движение к нему, но он молча кивнул, предостерегающе сдвинул брови и покачал головой: мол, погоди, не подходи, потом.
И я сдержался, не подошёл, только улыбнулся и кивнул ему.
И только когда экскурсия закончилась и Лина Митрофановна вывела нас из музея и сказала, что можно ехать домой, я подбежал к Чаку, который тоже вышел из музея и стоял на углу возле афишного стенда.
– Здравствуйте!
– Здоров! – приветливо улыбнулся Чак.
– А как вы здесь очутились?
– Да узнал, что вы сюда идёте, и тоже пришёл, чтобы послушать экскурсию. Ну а как у тебя в школе дела? – спросил он. – Как успехи?
– Ничего.
– Двоек нет?
– Нет.
– А троек?
– Тоже нет.
– Смотри! Молодец! А как у тебя завтра со временем?..
– А что? – загорелся я.
– Да ничего. Если не очень занят, могли бы встретиться. Что скажешь?
– Ой! С радостью! А в чём дело?
– Разговор есть. Приходи к цирку, как всегда, в четыре. Хорошо?
– Хорошо.
– Ну, беги домой. Уже поздно. Будь здоров!
Я думал, что никто не обратил внимания на мою встречу с Чаком. Но на следующий день, когда я пришёл в школу, Туся Мороз сразу же спросила:
– Что, твой дед Грицько приехал, о котором ты рассказывал?
– Не-ет, – протянул я. – С чего ты взяла?
– А что же это за дедушка был вчера в музее?
– Просто… знакомый.
– Симпатичный. Улыбка у него приятная.
– Ха-ха! – хохотнул Игорь Дмитруха, слышавший наш разговор. – Симпатичный!.. Старик! Ха-ха! Как по мне, так все они несимпатичные! Развелось их столько, прохода нет. В трамвай и в троллейбус сесть нельзя – все забиты стариками и старухами. Поучают ещё… Ну их!
– Как ты можешь! – негодующе воскликнула Туся. – Как тебе не стыдно! Сам же стариком когда-нибудь будешь.
– Ни-ко-гда! – отрубил Дмитруха. – Даже не собираюсь жить до старости. Чтобы еле ноги переставлять? Ни за что!
– Вот чудак! – Туся даже покраснела от возмущения. Звонок на урок прервал дискуссию.
Жалко, что Сурен этого не слышал. Его не было поблизости. При Сурене Игорь вряд ли произнёс бы свою анти-стариковскую речь. Сурен очень любил своего дедушку Акопа.
В один из первых дней он рассказывал нам о своём деде. Дмитрухи в тот день не было в школе.
Дед Акоп был кавалером всех трёх орденов Славы. Всю войну прошел, от Волги до Берлина. И рейхстаг брал. Настоящим героем был дедушка Сурена.
А однажды, когда Сурен тяжело заболел (родители его тогда были в Ташкенте), дедушка Акоп среди ночи поехал в родное село, потом несколько часов в непогоду шёл пешком в горы к знакомому народному целителю и к утру вернулся с нужными травами. И это невзирая на то, что после ранения у него очень болят ноги.
Когда Сурен рассказывал, у него даже слёзы блестели в глазах.
И то, что он с такой нежностью говорил о своём дедушке, ещё больше расположило меня к нему.
Я очень жалел, что не успел ничего сказать Игорю, растерялся. Я люблю стариков. И не только потому, что люблю своего деда Грицька. Просто я всегда легко нахожу общий язык с дедушками и бабушками. Мне с ними интересно. Они же столько знают, столько интересного могут рассказать. И, по-моему, они более внимательны к нашему брату, школьнику, чем просто взрослые.
Просто взрослые всегда чем-то озабочены, всегда заняты, всегда им некогда («Ой, не приставай, некогда!», «Потом!», «Мне сейчас не до этого!»). А старики ответят на любой вопрос, охотно расскажут всё, что знают. Они только ценят внимание и вежливость. Обратись к старому человеку вежливо – он никогда тебе не откажет. Ничего не понимает этот Дмитруха со своими разговорами.
Глава XIІ
«Ты веришь, когда читаешь сказки?» Елисей Петрович. Приорка. Разговор с дядьколл Миколой
Чак сидел на той же скамейке под деревом в сквере возле цирка.
– Садись, – сказал он, когда я, подойдя к нему, поздоровался. – И слушай внимательно. Нам с тобой надо сейчас кое-что выяснить. Скажи, ты сказки любишь?
Мне почему-то показалось, что Чак волнуется.
– Сказки? Люблю. А что?
– Аты веришь, когда читаешь сказки?
– Во что? В то, что там написано?
– Да.
– Не верю, конечно. Но… интересно.
– Жалко, – искренне огорчился Чак.
Мне стало неудобно.
