– Ну как же я могу верить? – оправдываясь, сказал я. – Как я могу верить в какой-то там ковёр-самолёт или летучий корабль, когда сейчас ракеты в космос запускают да и сам я в Харьков с папой летал на реактивном самолёте! Что там тот ковёр-самолёт против ИЛ-18! Или волшебное зеркальце, в котором видно, где что делается. У нас ведь цветной телевизор дома… Ну как я могу верить?
– А что такое сказка? Как ты думаешь?
– Ну… сказка… это… это – сказка. Выдумка.
– А почему она живёт, эта выдумка? Давно уже реактивные самолёты, космические ракеты летают, давно есть цветные телевизоры, а сказки о коврах-самолётах и о волшебных зеркальцах до сих пор печатают, и их люди читают. Почему?
– Ну, потому что… просто интересно.
– Нет, друг мой дорогой. Потому что это – искусство, продукт воображения, творческой фантазии народа. И не было бы ни реактивных самолетов, ни космических ракет, ни цветных телевизоров, если бы не было сказок. Если бы далекие пращуры наши не мечтали об этом, не воплощали мечты свои в сказках, в сказочных образах.
– Наверное, – вдруг поняв, согласился я. – Конечно, если бы люди не мечтали, они бы и не стремились создать всё это.
– Вот именно! – обрадовавшись, улыбнулся Чак. – Значит, сказки – такая же реальность, как и всё остальное. Это продукт реального творческого воображения народа, наших далёких-далёких предков. И они бессмертны, они будут жить всегда, пока будут живы люди, пока будет работать их фантазия. Так вот… – Чак опять заметно заволновался. – Когда я был совсем маленьким, бабушка рассказывала мне сказки. И героем этих сказок чаще всего был добрый, симпатичный лесовик Елисей Петрович. По-моему, бабушка сама выдумала его. Он помогал птицам и зверям, выручал их из беды, защищал от злых сил. Я так полюбил Елисея Петровича, что представлял его живым. Он и теперь часто снится мне. Ну вот я и решил обратиться к нему за помощью…
– Как это? – волнение Чака передалось и мне. Я почувствовал холодок в груди.
– Понимаешь… Я мог бы справиться и сам. Но с ним мне будет легче. Будет легче фантазировать. Вот ты же хочешь побывать у пращура старого Хихини – казака Тимохи Смеяна?
– Хочу.
– Но чтобы проникнуть в то далёкое время, в котором я не жил, моих воспоминаний, моей памяти недостаточно. Здесь кроме моих знаний о том времени требуется ещё и моё воображение – частица той творческой фантазии народа, которая живёт с незапамятных времён и которая создавала сказки. И… твоё воображение! Ты тоже должен помочь мне. Своим воображением. Ты должен поверить в то, что я буду внушать тебе. Так, как веришь во сне, когда с тобой даже удивительнейшие вещи случаются. Они могут удивлять тебя, но ты веришь в их реальность. И только проснувшись, понимаешь, что это был сон. Да и когда ты смотришь хороший фильм-сказку, ты же не думаешь всё время: «Так не бывает!» Тебя захватывает искусство кино, и ты живёшь в его мире. Поэтому постарайся поверить. Хорошо?
– Ну, я… постараюсь.
– Сейчас я познакомлю тебя с Елисеем Петровичем. Теперь он лесовик-инспектор по Киеву и Киевской области. Я так придумал для себя. Он приходит ночью к зверям, которые в это время выступают в нашем цирке, и к зверям, живущим в Киевском зоопарке. Рассказывает им лесные новости, передаёт приветы от родственников, живущих на свободе, выслушивает их, успокаивает и вообще следит, чтобы их не обижали. Ты не бойся, он добрый и не сделает тебе ничего плохого.
Чак поднял голову вверх и позвал:
– Елисей Петрович! Спуститесь к нам, пожалуйста!
Я тоже поднял голову и… на дереве увидел лохматого старичка в очках. Он сидел на ветке и читал книгу.
Услышав, что Чак зовёт его, он сдвинул на кончик носа очки, посмотрел поверх них на Чака и сказал: «Ага! Сейчас!» Закрыл книгу и с неожиданной ловкостью слез на землю.
– Познакомьтесь, Елисей Петрович, это Стёпа, – произнёс Чак.
– Здравствуйте, – сказал Елисей Петрович и протянул мне руку.
Рука была маленькой, мохнатой. А пожатие – тёплое, приятное.
Из-под очков на меня смотрели ласковые зелёные глаза. Большая седая борода, в которой застряли сухие листья и лепестки каких-то цветов, была взъерошена.
Внезапно я узнал его. Это был тот старичок, который стоял рядом с Чаком-гимназистом и Стороженко на галёрке в цирке «Гиппо-Палас», когда упала Тереза. Это он что-то крикнул тогда зверям, и они, вместо того чтобы наброситься на Терезу, убежали с арены.
Впервые в жизни я собственными глазами видел живого сказочного лесовика.
По площади туда-сюда ездили троллейбусы, автобусы, автомобили, сновали тысячи людей, а на скамейке возле цирка, рядом с нами, забросив ногу на ногу, сидел лесовик. Средь бела дня в центре Киева. И никто не обращал на него абсолютно никакого внимания.
Но вдруг я увидел милиционера, который направлялся прямо к нам, к нашей скамейке. Рыжего, высокого, усатого милиционера.
Не успел я и рта раскрыть, как милиционер был уже возле нас. Козырнул и, обращаясь к лесовику, вежливо произнес:
– Здравия желаю! Извините, случилось что-то?
– Нет-нет, товарищ старшина, всё в порядке, – успокоил его лесовик.
– А я уже подумал… Вы же, Елисей Петрович, никогда днём с дерева не спускаетесь.
– Да есть у нас одно дело…
– A-а, в таком случае извините. Извините, что вмешался. До свидания! – милиционер опять козырнул и ушёл.
– Старшина Лепешко, – объяснил Елисей Петрович, – часто ночью дежурит. Мы с ним беседуем. Он очень любит сказки. Сам пробует писать для детей… рассказы о природе. Хороший человек.
И я почему-то даже не удивился, что никто Елисея Петровича не видит, а старшина Лепешко, который любит сказки и сам пишет для детей, видит его и дружит с ним. И подошёл проверить, не обижает ли кто лесовика-инспектора.
Всё было так, как и должно быть.
– Елисей Петрович, – сказал Чак, – так вы нам поможете?
– Обязательно. Если, конечно, вы не навредили живой природе, не обидели никого из моих подопечных. Сейчас… Посмотрим в мою жалобную книгу.
Лесовик достал из кармана пиджака толстую записную книжку в красном переплёте и начал листать её.
– Да нет, нет, – улыбнулся Чак. – Нет нас там.
– Сейчас проверим… Извините, такой порядок.
Пока он листал записную книжку, я взглянул на книгу, которую он читал на дереве, а теперь держал под мышкой. «Остап Вишня. Улыбки», – прочитал я на корешке.
«Вот это да! Надо же!» – подумал я.
Это был любимый писатель – и мой, и особенно моего деда Грицька. Дед Грицько вообще считал Остапа Вишню одним из лучших в мире писателей. После Шевченко и Гоголя, конечно.
– Нет, – сказал лесовик, закрывая записную книжку. – Всё в порядке.
В это время на плечо ему сел воробей и зачирикал на ухо.
– Ну вот! Видите! – сказал лесовик, вынул авторучку, раскрыл записную книжку и что-то записал. – Третьеклассник Вася Лисичко опять стрелял из рогатки по воробьям. Не нравится мне это!
Воробей вспорхнул и улетел.
Елисей Петрович, сдвинув на лоб очки, озабоченно посмотрел сначала на Чака, потом на меня:
– Так, значит, во времена Богдана Хмельницкого хотите? В тысяча шестьсот сорок восьмой год?
– Да-да, – кивнул Чак.
И тут неожиданно для самого себя я сказал:
– А может, сначала…
– Что? – наклонив голову к плечу, внимательно взглянул на меня Елисей Петрович.
