Радий Погодин
Борьба с формализмом
Где-то там, в облаках, зарождается звук,
В облаках истаявших и ушедших.
Он жужжит, как черная точка.
Визжит, как соринка в глазу.
Он заходится в немоте.
Если на белый
Чистый лист ватмана
Наступили.
Нынче пейзаж не моден, да и трудно это. Во-первых — скучно. Во-вторых — расточительно. Время!
Время — деньги. Время — скорость. Время — доктор. Время — пространство. Время увеличивает наши печали…
Хорошо включить в пейзаж что-то движущееся. Например, лошадь. Но лучше девушку. Вот и представьте себе Таню Пальму, идущую по дороге.
Таня босая. В тесной майке. На груди нарисованы два яблока. Волосы выцвели. Глаза, как электросварка в тумане.
Идет Таня на Уткину дачу, что близ деревни Устье, над речкой — на плече крутого холма.
Вокруг дачи волна шиповника, пчелы гудят в цветках с жадными желтыми сердцевинками. Коровы тут ходят, норовят проломиться. Исцарапавшись, мотают башкой, мычат с возмущением. Хозяева дачи удобряют шиповник коровьими лепешками. Кусты наращивают тело ветвей, мускулы листьев, острия шипов — похоже, уходят из природы цветов в природу колючей проволоки.
Под крутым холмом течет Речка. Дно ее состоит из булыжника. Речка здесь скачет, встает на дыбы. Туристы, плывущие на плотах и байдарках, называют это место матерным словом — туристы сраму не имут.
Русский мат, в устной речи такой фигуральный, художественному повествованию мешает. Традиция избегает его не из ханжества, но из того понимания, что литература все-таки — греза.
В деревне Устье Речка впадает в Реку. Речка здесь тихая, заросшая водяной травой. Туристы, пугая коров и гусей, проталкивают свой плот по густой водяной траве. Выплывают в Реку. На Реке они разгибаются, кричат и поют, как сбежавшие каторжане. Не было еще случая, чтобы турист на Реке не запел.
Два мужика сидели, прислонясь к валуну. Пили водку. Закусывали сушеным бананом. Выглядели мужики чемпионами по рытью траншей: на каскетках — «Макдональдс», на кроссовках — «Пума». Звали мужиков: одного Яков, другого Валентин.
Неподалеку в траве ходили дрозды. Икала молодая курочка, наверное, испугалась. Дрозды послушали ее, да и взялись икать тоже.
— Птицы, — сказал Яков. — Икают, как и мы.
— Дерьмо, — сказал Валентин. — Голову открутить и в суп. И этих фрайеров в суп. — Под фрайерами Валентин подразумевал дроздов. — Кому бы по хлебалу дать и на кулак подуть? Дашь — и по всему телу радость. — Валентин заорал вдруг, как орет в лесу невежливая городская душа.
Курочка икать перестала. Дрозды убежали в цветущий шиповник. Солнце выглянуло из-за тучи. Мужики вспыхнули, как канадские блесны. В эту минуту Таня Пальма сбежала с дороги.
— Добрый день, — сказала она. — Вы братья Свинчатниковы. Вас с моста сбросили. Я тогда маленькая была.
Мужики поднялись. Валентин потрогал Таню за попку.
— Мандолинка.
— И не стыдно.
— Я по-братски. Брат Яков, потрогай ее за попку.
Таня ткнула Валентину кулаком в глаз и пошла к дому на стройных ногах, вся приподнятая кверху — к любви. Таня уверена, что к любви — это кверху.
— А мы тебе ножки выдернем. Мы тебя на шашлык, на конец желания. Таня протиснулась в чуть приоткрытые низкие воротца, избитые рогами коров.
— Козлы! — крикнула она звонко.
Из дома вышел грузный бородатый дядя.
— Бутылку с собой захватите, — сказал он колеровым мужикам. — В Вышний поедете, привезите мне ящик пива.
— А вот тебе! — Братья показали в натуре, что они могут предложить бородатому дяде, и пошли по дороге в Сельцо.
Говорят, оброненная зажигалка может вызвать в горах лавину. Случай с Таней в масштабе сталкивающихся нынче социальных масс незаметен и смехотворен, но именно он натянул тетиву. И в нужный момент стрела пойдет. Чье-то сердце станет мишенью. А может быть, сердца многих.
Добро и зло — шар, медленно вращающийся в ослепительном собственном сиянии. Шар тяжел. Он — звезда. Его не повесишь на лацкан, как знак почета. Свобода, вера, равноправие… Колода игральных карт. Бью братством вашу солидарность. А я вас козырями. Какие козыри сегодня? Не знаете, так нечего и нос совать.
Василий Егоров думал о шаре как форме, способной к переходу в другие измерения. Шар нельзя ни развернуть, ни вывернуть. Шар неизменно останется шаром.
«Возьмем куб, — думал Василий Егоров. — Развернем — получим крест. Потаенная суть куба — крест. Куб и шар — две формы, слагающие архитектуру русского православного храма. Правда, и на шаре крест, но уже не как форма, а как символика. Главное, схема в чистоте — куб и шар. Крест и солнце. Мифос и Логос…»
Василий Егоров остановился в деревне Сельцо. Бриллиантов в письме приказал: «Заедь в Сельцо по дороге. Возьми у Инны Павловны огурцов. Ведро».
Инна Павловна рвала огурцы. Ведро у нее было ликующе новое.
Избы в Сельце стояли на пригорках, отчего деревня казалась поднявшейся из воды. Когда в улицы натекал туман, тогда так и было. Дома над водой и лошади в воде. И зыбко все, и невечно.
Пришел автобус «Вышний Волочек — Сельцо», из него после всех пассажиров вылезли два яркопёрых мужика, вытащили ящик пива. «Попросят подвезти в Устье», — подумал Василий. И как в воду глядел — мужики вприпрыжку побежали к его машине.
— Командир, захвати нас, сирот. Мы ни гугу. Мы тип-топ. Мы скромные. Якова за скромность даже на съезд партии выбирали надысь. Отказался.
Инна Павловна пришла с огурцами. На мужиков выставилась.
— Вы же слово давали, что носа не покажете.
— Мы на денек. На родину тянет.
— Не разрешайте им панибратства, — сказала Инна Павловна Василию. — Шуты они — из палачей.
Мужики как бы обиделись.
— Вы слишком, Инна Павловна. Мы, когда трезвые, как божьи коровки. Нас теперь на хорошее тянет. Детишек хотим. Брат Яков мальчика, а я девочку — мандолинку. Трогайте, командир, Инна Павловна к нам пристрастна.
Машина гудела, взбираясь на холм. Мужики синхронно жевали жвачку. Шуты и палачи — любимцы королей. У тех и у других безбожие — основа поведения. На вершине холма мужики попросили остановить
