Глава пятая
— Я была в Люстдорфе, — сказала Тоня, едва войдя к Федору Михайловичу.
— Где? — насторожился он.
— В Люстдорфе. У Короткова.
— Кто такой Коротков?
— Руководитель группы.
— Какой группы? Нет в Люстдорфе никакого Короткова.
— Есть. Я сама с ним разговаривала.
Она подробно рассказала и о своем разговоре со Штуммером, и о встрече с Камышинским, которого Штуммер назвал Петровым, и о своем походе в Люстдорф от имени некоего неизвестного ей Лугового. Обстоятельно, стараясь не упустить ни одной детали. Описала поведение Короткова, не забыла сказать и о Мироне Стороженко, в аресте которого сама убедилась.
— Удивительно! — проговорил Федор Михайлович. — Какой-то человек действует от имени подпольщиков и, насколько я тебя понял, ищет связи с ребятами, которых мы спасли. А я между тем после недавних арестов не могу восстановить связи с целым рядом товарищей.
— Конспирация! — хмыкнул Егоров.
А Федор Михайлович спросил:
— Так кто же такой этот самый Луговой? Сумела ты понять, что он из себя представляет?
— Нет. Но Коротков его, по-моему, знает.
Федор Михайлович с ожесточением вцепился пятерной в свою бороду; казалось, он начисто оторвет ее.
— Значит, так, — вслух размышлял он. — Получается, что Луговой действует на железной дороге. Но если он просит помощи, стало быть, дела его не слишком хороши. С другой же стороны, судя по твоему рассказу, у Короткова довольно крепкая группа. Все это весьма загадочно!
— Но что мне сказать Штуммеру? — спросила Тоня, которая не переставала мучительно размышлять о предстоящем свидании.
— Подписку о сотрудничестве с тебя взяли, так? — спросил Федор Михайлович.
— Нет. Мне пока удалось отбиться, — возразила Тоня.
Егоров со злостью вставил:
— Ничего, пусть этот Штуммер подождет. Успеет!
— Нет, Егоров, здесь очень опасно играть в независимость, — серьезно заметил Федор Михайлович. — У Тони положение сложное!..
— Так давайте решать… Но чуть позднее, — все так же нервно сказал Егоров. — Мне пора уходить, радиограмму подготовить.
— Передавай, — согласился Федор Михайлович, — Тоня покажет тебе, где радистка.
— Федор Михайлович!
— Что? — обернулся он к Тоне.
— Как же все-таки предупредить Короткова? Я ему, конечно, намекнула, но прямо сказать не решилась…
— И правильно сделала. Я его еще прощупаю…
— Может быть, он мог бы успеть уйти в катакомбы? И других с собой увести? Ведь если он действительно знает, где подпольный обком, он нам так нужен!
— Вот в том-то и дело, что лучше бы он не знал. Достаточно нам Камышинского. Думаешь, Камышинский такой уж слабенький человечек? Он, если хочешь знать, своими руками двух полицаев задушил! А допросов вот не выдержал. В общем, так, ребятки! — Он хлопнул ладонью по прилавку, на котором горкой высились гниловатые яблоки и груши. — Будем поступать так, как прикажет начальство. А пока, Егоров, двигай к художнику Тюллеру, знаешь, где оперный театр? Придешь — спроси художника Карла Ивановича. Скажи, что тебя послал старый огородник, и он тебе любой штампик смастерит. Ночевать сегодня будешь в моем доме на Пересыпи.
«Тюллер! Это что же, Зинин отец?» — подумала Тоня, не став ни о чем спрашивать.
Федор Михайлович вышел из подсобки навстречу покупателю.
Они остались одни.
— Что же мне делать? — тихо спросила Тоня. — Коротков и его группа погибнут. Минеры будут схвачены.
Егоров обхватил голову руками. Положение казалось ему безвыходным.
— Пойми ты наконец, — проговорил он, — ничего исправить уже невозможно.
— Но я могу сообщить Штуммеру, что Коротков отказался послать минеров!
— Потом Короткова схватят, и на очной ставке с тобой он скажет, что тебе была известна истина.
— А если не скажет?
— Вот что, — Егоров понял, что спорить с ней бесполезно, нужно предложить какой-то разумный выход, — судя по всему, Штуммер ведет с Коротковым большую игру. Торопиться с его арестом не будет. Успеешь сказать при следующей встрече.
Ему показалось, что он ее убедил.
— Так, значит, писать донесение Штуммеру? — спросила она в последней надежде, что Егоров найдет какой-то другой выход.
— Писать!
Тоня зажмурила глаза, словно от охватившей ее боли.
— Ну ладно, пойду писать… Как же мы встретимся? У театра?
Она решила, что на этот раз ее разговор со Штуммером не затянется, и все же — кто может разглядеть во тьме рифы! — на тот случай, если она не придет вовремя, подробно рассказала Егорову путь, который приведет его к дому Федора Михайловича на Пересыпи. К радистке они смогут попасть только на следующее утро.
Она вышла на улицу, но ни солнечное марево, ни мягкий весенний ветер — ничто не радовало ее. Мысли были тяжелыми. Сколько лет она уже прожила на свете? Сто? Двести?
Глава шестая
Штуммер сам открыл дверь. Он стоял перед Тоней в черном костюме и накрахмаленной белой рубашке, чуть торжественный, словно приготовившийся к вечернему рауту.
— Входите, фрейлейн! Вы точны. А говорят, что точность — это вежливость королей.
Он провел ее по длинному коридору в глубь квартиры. Тоня заметила, что двери всех комнат, мимо которых они проходили, были наглухо закрыты. Дом казался необитаемым.
В комнате, куда они вошли, все осталось, по-видимому, так, как было при прежних хозяевах. Небольшой старинный ломберный стол был придвинут к окну. На стенах висели чучела: пыльный орел, вцепившись острыми когтями в отполированный дубовый сук, гордо поднял свой хищный клюв, а в углу, на черной тумбочке, поджав одну ногу, стояла цапля. В ее черных пуговичных глазах застыло выражение страха.
«Кого же она боится? — подумала Тоня. — Орла или Штуммера и тех тайн, в которые он посвятил ее во время свиданий с приходящими сюда людьми?» Около стены стоял книжный шкаф с помутневшими стеклами, за которыми не было книг. И то, что книг не было, усиливало ощущение исчезнувшей чьей-то в прошлом налаженной, устоявшейся жизни.
Штуммер пододвинул поближе к окну тяжелое кресло с изогнутой спинкой и предложил Тоне сесть.
— Ну, фрейлейн, — начал он, приветливо улыбаясь, — кое-что мне уже известно. Вы не совсем точно
