— Ухожу. До свиданья…
Геннадий проводил ее до дверей, хотел поцеловать на прощанье, но постеснялся Федора Михайловича.
Уже с порога Тоня обратилась к Егорову:
— Ко мне больше не приходи. Если завтра не появлюсь, жди меня послезавтра в двенадцать дня в Александровском саду.
— Привет Штуммеру! — пошутил Федор Михайлович.
Тоня махнула ему рукой и прикрыла за собой дверь.
Глава седьмая
— О, Тонечка! Ты просто великолепна! — с искренним восхищением воскликнул Леон. — Собирайся быстрее! Пойдем в ресторан.
Леон явился неожиданно, сказав, как обычно, что зашел «на огонек». В комнате сразу стало душновато от запаха терпких духов, которыми, казалось, насквозь была пропитана его шинель.
Стоя перед зеркалом, Тоня в это время медленно расчесывала волосы. Она давно не стриглась и сама сейчас удивилась тяжелым длинным пушистым прядям, рассыпавшимся по плечам.
Недорогое платье, голубое в белый горошек, очень шло Тоне.
— Боже мой, — вдруг огорченно воскликнул Леон, с головы до ног оглядывая девушку, — неужели у тебя нет других туфель?
Туфли на Тоне и впрямь были жалкие — стоптанные, так не подходившие к голубому легкому платью. Да к тому же и пыльные, давно не знавшие ваксы.
— Снимай! — скомандовал Леон, и она подчинилась.
Он вышел в прихожую и там столь тщательно их начистил, что они приняли почти приличный вид.
— Куда мы пойдем? — спросила Тоня, опасаясь, что он потянет ее в излюбленную Фолькенецем «Черную кошку».
— Куда хочешь.
— Пойдем в «Лондонскую»…
В детстве отец часто водил Тоню в гостиницу «Лондонскую» и во внутреннем дворике, где было прохладно даже в самый жаркий день, угощал мороженым. Девочку огорчало лишь то, что на эстраде днем не играли музыканты.
Когда Тоня надела пальто, по лицу Леона пробежала тень. Но он промолчал, понимая, что тут уже и вакса бессильна.
— Леон, — сказала Тоня, решив воспользоваться его смущением, — может быть, посидим дома? У меня еще есть твой коньяк. Зачем плестись куда-то?
— Нет! — сказал он решительно. — Мое приглашение остается в силе. Пойдем развлечемся…
Едва они вошли в шумный, сверкающий огнями зал, как к Леону подбежал коренастый, тщательно выбритый человек в черном фраке — метрдотель.
— О, господин Петреску сегодня с дамой! — с дружеской почтительностью воскликнул он.
— Да! — весело отозвался Леон. — Сегодня я с дамой! И посадите нас так, чтобы все это видели. Фрейлейн Тоня — моя спасительница!
— Ваша спасительница прелестна, господин Петреску… Прошу!..
Человек во фраке повел их.
Лавируя меж тесно поставленных столиков, Тоня ловила на себе внимательные взгляды. Очевидно, Леона здесь многие знали, и потому его спутница вызывала откровенный интерес.
Пока он заказывал ужин, Тоня старалась преодолеть чувство скованности и мучительного смущения. Блеск хрусталя, белизна скатерти, гул голосов, запах дорогих духов и сигарет — к этому надо привыкать: тоже может пригодиться.
Рядом шумно спорили немецкие летчики. Некоторые по-домашнему расстегнули серые мундиры, словно бросая вызов чопорности сидевших вокруг господ.
Теперь уже Тоня чуть смелее поглядывала в дальние углы зала, невольно восхищаясь яркими туалетами дам, удивлялась богатым украшениям. Неужели это настоящие бриллианты?
— Ну как, нравится тебе здесь? — спросил Леон, закончив наконец разговор с официантом. — Ты даже не знаешь, наверное, за каким историческим столиком сидишь.
— Нет, — удивилась Тоня. — Чем же он знаменит?
— Ты слышала о Вере Холодной?
— Слышала. Когда-то, очень давно, она снималась в кино.
— Это была знаменитая красавица. Говорят, ее отравили, когда у вас была гражданская война. Так вот, она любила сидеть именно в этой нише. Так, по крайней мере, рассказывает метрдотель. Впрочем, бог с ней, с Верой Холодной. Лучше скажи, нравится ли тебе это вино?
Тоня глотнула раз-другой и поставила свой бокал.
— Да, очень вкусное, — сказала она.
— А как ты думаешь, кто вокруг нас сидит? — спросил Леон.
— Наверно, какие-нибудь очень богатые люди, — по-детски простодушно заключила Тоня. — Смотри, какие они нарядные!
— Ах, Тонечка! Ты считаешь, что люди делятся только на бедных и богатых. Но это не так. Взгляни хоть на этих трех унылых господ в центре зала. Видишь? Один из них, толстяк, — бывший бургомистр Черкасс. Живет в апартаментах гостиницы и ожидает эвакуации в Констанцу. С ним его помощники. Лысый господин около оркестра — это Орлов-Соколенок, бывший помещик. Он приехал требовать обратно свои земли. У него, кстати сказать, какие-то особые заслуги перед рейхом.
— И что же, получит он свои земли? — без тени улыбки спросила Тоня.
Леон усмехнулся:
— Сомневаюсь! Он немного опоздал. Сейчас уже некогда с ним возиться.
Заиграл оркестр. Леон наклонился через столик:
— Хочешь потанцевать?
Тоня улыбнулась и покачала головой, а он шутливо погрозил ей пальцем:
— Ты первая женщина, которая отказывает мне в танце! — И вдруг спросил совершенно серьезно: — Ты что-нибудь можешь мне сообщить?
Он смотрел на нее так испытующе, что Тоне стало не по себе.
— В чем-то ты оказался прав, Леон.
— Штуммер дал тебе задание?
— Да. И я уже его выполнила.
— Оно касается меня?
— Нет, Леон! Разве я могла бы от тебя скрыть?
— Тоня! Я совершенно точно знаю, что Штуммер мною интересуется. Ну, не только одним мною, конечно, — уточнил он. — Гестапо ведет расследование одного случая на станции… В нем замешаны румынские солдаты…
Он помолчал, как бы раздумывая, говорить ли дальше. А Тоня воспользовалась паузой.
— Я не хочу обо всем этом ничего знать! — твердо сказала она. — И я не знаю даже того, что ты только что мне сообщил. Ясно?
Он налил себе полный бокал и выпил.
— Ладно! — сказал он и болезненно сморщился. — Все равно мы уже здесь не хозяева. Транснистрии фактически больше не существует. Взгляни на них. — Он кивнул в сторону летчиков. — Они пьют и плюют на всех! Совсем недалеко отсюда гибнут румыны, а немцы в порту грузят русский хлеб!.. — Он пристально поглядел в глубину зала и мрачно улыбнулся: — Фолькенец! Он нас заметил… Приближается. И с ним — его постоянная дама!
