Рейнбот остался очень недоволен. Он жаждал обвинений в порочности Ольги Палем, в разнузданности ее нрава, а вместо этого... что слышим? Любовь нагло сравнили с солнцем.
– Подсудимая, – был его вопрос к Ольге Палем, – вы подтверждаете сказанное о том, что после связи с Кандинским сразу же вступили в незаконную связь со свидетелем?
– Неправда, неправда, неправда! – кричала Ольга Палем.
Дамы в публике были возмущены: «Разве можно отказать такому красавцу? Я бы не отрицала, а гордилась этим...»
Аристид Зарифи, смущенный, пожимал плечами.
– Что было, то было, – сказал он себе в оправдание.
– Благодарим. Вы свободны, – отпустил его Чаплин, добавив с тонким юмором: – Но подсудимая вам НЕ поверила...
Ольга Палем бурно разрыдалась, и конвойный солдат, стоя за ее спиной, вслух отсчитывал в рюмку капли валерианки:
– ...тридцать одна, тридцать две, тридцать...
– Хватит! – с места велел ему Карабчевский.
Чаплин привстал и долго звонил в колокольчик.
– Объявляется перерыв, – было сказано публике. – Для дачи свидетельских показаний приготовиться барону Сталю.
Услышав это имя, Ольга Палем схватилась за сердце:
– Боже, да когда же вы перестанете меня мучить?
...................................................................................................
В перерыве Карабчевский подошел к Ольге Палем:
– Имейте терпение. Так бывает всегда, и не стоит этому удивляться. Жестокий шквал пересудов надобно выдержать, а в конце заседания я постараюсь свести концы с концами. Вы, милая, далеко не ангел, и сами должны понимать, что люди для того и судят людей, чтобы, забыв о светлом, выставлять наружу одно черное... Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
– Спасибо вам, – сказала Ольга Палем, дохнув валерианкой в лицо адвокату, а он ласково потрепал ее по руке:
– Держитесь. Жизнь – это все-таки не праздничный карнавал, а неравный поединок со злодейкой- судьбой, умейте же встречать ее коварные удары с открытым забралом...
Барон Сталь-фон-Гольштейн за эти годы сделался видным строителем мостовых, предсказателем великого будущего городского асфальта; одетый с лоском, довольный собой, он с явным презрением оглядывал присяжных через линзу монокля:
– Согласен с возмущением подсудимой, упрекавшей этого грека за то, что он бросил тень на ее честь порядочной женщины. Я, как и Зарифи, имел в ту пору немалые шансы покорить ее сердце и даже... даже заключал пари в кругу своих приятелей, поклявшись, что добьюсь ее благосклонности.
– Пари? – удивились присяжные заседатели.
– Да, на ящик шампанского! И хотя я, – продолжал барон, – крайне желал упрочить свой давний престиж неотразимого мужчины, но все мои притязания разбились вдребезги о неприступную фортецию по названию «Ольга Палем». Мне до сих пор болезненно сознавать, что мой авторитет был в Одессе надолго подорван, а ящик шампанского распили без меня...
Неожиданно для Палем к даче показаний был притянут и Кухарский, высокого чина которого судьи не пощадили.
– Вы пытались официально оформить брачное соглашение между подсудимой и покойным Довнаром. Этим вы преступили все мыслимые и немыслимые границы законности, беря с них какие-то расписки, подтверждающие незаконное сожительство. Согласитесь, что ваше поведение выглядит по меньшей мере наивно.
Кухарский даже не знал, что он тоже виноватый:
– Мне было жаль эту несчастную женщину, но я ведь не знаток статей закона и не мог знать, как официально проводится примирение. Я поступал не как юрист, а как... человек.
– Человеческое, – отчитывали его, словно мальчишку, – это еще не есть законное. Поступая лишь «по- человечески», вы невольно вторгались в пределы разумной юриспруденции и теперь заслуживаете порицания общества.
– Извините, – жалко бормотал тайный советник, – я ведь никого не хотел обидеть, я желал одного – чтобы лучше...
И уж совсем неожиданно для Ольги Палем выросла молодцеватая фигура полицейского пристава Олега Чабанова, который многое знал, но заявил кратко – без лишней патетики:
– Ничего худого о подсудимой доложить не могу!
– Вы знали, что подсудимая, имея законную фамилию Палем, имела дерзость называть себя и «Поповой».
– В полиции Одессы об этом все знали.
– Почему не противились нарушению законности?
– Мне кажется, что полковник Колемин уже многое прояснил. Подсудимая называла себя Поповой с нашего ведома, – отвечал Чабанов, – потому что ее крестный отец не возражал, чтобы она носила его фамилию. Спорить же с ним, генералом и губернским предводителем дворянства, нам совсем не хотелось.
Появление на суде Сережи Лукьянова привело Ольгу Палем в тихий ужас. Бывший юнкер, а ныне поручик гвардейской артиллерии, Лукьянов вспомнил перед судом летний сезон на хуторе под Аккерманом, когда мама сказала ему, что Ольга Палем могла бы стать хорошей женой, а теперь...
– Теперь я вижу, куда завели ее темные дебри жизни! Я уже досыта начитался в газетах всяческих инсинуаций о госпоже Палем, но я не верю ни в распутство, ни в злодейство подсудимой. Да, я общался с нею, еще юнкером, и смею заверить суд в ее чистоте и порядочности. Чтобы вам все стало ясно, я могу заявить лишь одно, самое насущное. Признайте ее невинной жертвой нашего порочного общества, и я отсюда же, из этого зала суда, согласен увести ее под венец, чтобы она стала моей богоданной женой и матерью моих детей. Если она и убила мерзавца, значит, он того и заслуживал... Больше мне сказать нечего. Но разве я не прав, дамы и господа?
Такое заявление вполне годилось для газетной сенсации, и корреспонденты разом склонились над своими блокнотами, дабы читатели убедились в том, что рыцари на Руси еще не перевелись. При этом Ольга Палем рвалась через барьер:
– В чем моя вина? – спрашивала она, почти безумная от ярости. – Неужели лишь в том, что я не хотела оставаться блудницей, мечтая стать законной женой человека, которого полюбила?! Если за всех людей на свете распяли Христа, так распните же и меня – за всех женщин, которые желают одного, только одного: простого семейного счастья...
...................................................................................................
Примерно в такой обстановке вершился суд, и читатель поймет, что я лишь едва-едва приоткрыл занавес, не обнажая всей сцены торжества злоречия и справедливости, ибо цельная полнота картины судилища увела бы нас слишком далеко...
18 февраля Николай Платонович начал свою речь в защиту Ольги Палем. Настал его звездный час. Вернее – три часа, и его речь, начатая в шесть часов вечера, закончилась поздно вечером бравурным громом аплодисментов публики.
Суд присяжных заседателей удалился на совещание и вскоре же вернулся в зал заседаний с окончательным вердиктом:
– Нет, невиновна!..
Карабчевский подошел к барьеру с протянутой рукой:
– Ольга Васильевна, вы свободны... Как видите, я сдержал свое слово.
20. ДА, ВИНОВНА
– Виновна с ног до головы, и в этом у меня нет никаких сомнений, – заявил министр юстиции Николай Валерианович Муравьев (который как раз в это время расходился с четвертой женой, желая вернуться к первой).
