вперед из-под насупленных бровей. Сюжет резьбы показался Вениамину необычным – ни в одной из специальных статей, несмотря на свою любознательность и осведомленность в народном творчестве, он о таком не читал. «Надо сказать Андрюше, чтобы сфотографировал», – подумал Вениамин и в этот момент услышал над головой стройное многоголосое пение, ровное и негромкое.
В окне высокого этажа показалась девичья головка, будто там догадались, что с улицы подслушивают. Брови удивленно взлетели при виде худого молодого человека в очках, при галстуке, со следами полосатости на лице. Девушка пропала, песня оборвалась, и тут же во всех четырех окнах возникли девичьи, женские и старушечьи головы, глядевшие на Вениамина с веселым интересом.
– Здравствуйте, – сказал Вениамин.
– Здравствуйте, – ответили во всех окнах. – Вы из экспедиции?
– Он за Мишкой бегал, – сообщила первая девушка.
– Они за мельницей приехали, – сказала женщина во втором окне.
– Нет, – сказали в третьем, – они песни собирают.
– Идите сюда, – сказали в четвертом, – мы вам споем.
– С удовольствием, – сказал Вениамин, забыв на минуту о своей раскраске.
На пороге большой, в два света комнаты Вениамина встретила статная старуха с гладко зачесанными волосами. Девушки и женщины, пока Веня поднимался в дом, успели рассесться за валики, схожие с диванными, на которых были натянуты кружева, разобрать вересковые коклюшки.
– Добро пожаловать, – сказала торжественно старуха, – в ручьевскую кружевную артель.
Назвавшись директоршей артели, она повела аспиранта вдоль валиков, говоря солидно, медленно, но без перерыва, как профессиональный экскурсовод.
– Наши кружева некогда славились даже за пределами области и в 1897 году на выставке в Брюсселе получили серебряную медаль.
– Большую серебряную медаль, – уточнила толстуха в сильных очках.
– Это неважно, мы не спесивые, – сказала директорша. – Однако промысел наш захирел и почти иссох. Только в последние годы начала возрождаться слава ручьевских кружев. Но вот беда – в области наш узор не берут, говорят, что не народный, приходится ширпотребом заниматься.
– Ширпотребом! – раздались возмущенные голоса.
– А вы только поглядите, что мы умеем делать! Ведь этого больше никто не может.
Кружевницы повскакивали с мест и сгрудились за спинами директорши и Вениамина около большого стола, на котором лежал громадный альбом в дряхлом сафьяновом переплете. В нем были наклеены образцы кружев – некоторые пожелтели от старости, другие новые.
Вениамин и в самом деле удивился, увидев эти кружева. Тонкие нити сплетались в охотничью сцену – мужчина в камзоле и треуголке охотился на уток; на следующей странице дамы в пышных платьях играли в жмурки с изысканными кавалерами на фоне изящных павильонов. Замок соседствовал с русской церквушкой, и вокруг ходили хороводом девицы в кокошниках…
– Невероятно, – сказал Веня.
– Вот то же самое они нам и сказали, – подтвердила статная директорша. – Сказали, что это не входит в рамки и, значит, это не искусство. Вы знакомы с такой узкой психологией?
– К сожалению, знаком, – сказал Вениамин.
– Они говорят, не народное, – вмешалась девушка в очках, – а у нас в деревне так плетут третий век подряд.
– Третий век, – прошептала древняя голубая бабушка из угла.
Вениамин взглянул в ту сторону и увидел над ее головой два потемневших от времени портрета в потертых золоченых рамах. Художник, который писал их, видно, не обучался в академии, пришел из иконописцев, но был талантлив и наблюдателен. В портретах чувствовалась крепкая рука и уверенность в себе.
Справа висел портрет мужчины в зеленом мундире с красными отворотами и обшлагами, с золотыми пуговицами и в треуголке, обшитой золотым галуном. Лицо мужчины было сурово, подбородок крепкий, а глаза светлые, голубые, как у всех кружевниц.
– Кто это? – спросил Вениамин.
– Майор Полуехтов, – сказала древняя бабушка, – ясное дело.
Но Вениамин уже не слышал. Он смотрел на второй портрет. На нем была изображена молодая женщина, тоже голубоглазая, с полными чуть загнутыми в углах губами, доверчивая и добрая. Платье было открытое и обнажало округлые плечи и высокую грудь, закрытую кружевом.
– А это государыня императрица, – прошамкала бабушка. – Елизавета Петровна в бытность свою цесаревной.
– Это не более как сомнительная версия, – сказала директорша. – Мы думаем, что это жена Полуехтова.
– Нет, – сказала бабушка, – императрица любила нашего майора невестиной любовью, потому он сюда и попал.
Вениамин уже не слышал спора, горевшего, видно, не первый год. Он смотрел на портрет и страдал, ощущая бездну времени, отделявшую его от молодости той, что была изображена на портрете. И неважно было – принцесса, императрица, невеста, жена… ее нет, Вениамин опоздал, трагически опоздал родиться…
Он не помнил, как оказался на улице, хотя вроде бы его проводила до калитки директорша артели, а он вроде бы обещал ей поговорить со специалистами в Свердловске и постоять за ручьевские кружева. Он слышал лишь стук собственного сердца и знал, что полюбил безнадежно и навсегда.
10
Дальше дед с Андрюшей шли не спеша. Андрюша остановился там, где оставил фотоаппарат. Там же лежал букет голубых махровых цветов.
– Погоди, – сказал вдруг дед строго. – Ты зачем эти цветы погубил?
– Красивые, – сказал Андрюша. – Пускай в банке постоят.
– А ты чего в своей жизни посадил, молодой человек? Ты чего создал? Рвать научился? Рвать все умеют! Это точ-на.
– Это же васильки. Сорняки.
– Дурак, – сказал старик. – Рожь здесь растет обыкновенная, семена из района получили. А васильки уникальные, только в наших местах произрастают. Так что подорвешь экологию, и не будет больше такого сорняка.
– Ну и хорошо, – упрямился Андрюша, – урожаи увеличатся.
– Опять дурак, – сказал старик. – Уничтожишь ты этот так называемый сорняк невиданной красоты, а на нем, может, особый вид бабочек обитал, он тоже вымрет. Тебе их не жалко?
Дед протянул вперед коричневую ладонь, и сверху, из голубой небесной синевы, послушно опустилась ему на ладонь оранжевая бабочка с синими пятнами на крыльях.
– Ты с этим видом знаком? – спросил дед.
– Я бабочек не изучал, – сказал Андрюша, – может, она на соснах живет.
– Эндемик, – сказал дед. – Понимаешь? Все в природе уравновешено и взаимосвязано, как говорил Дарвин.
– Кто?
– Дарвин-младший, внук, я с ним состоял в переписке.
Очевидно, старик не врал. Бабочка вспорхнула с ладони, сделала круг над букетом васильков, огорченная экологическим бедствием, пришедшим с Андрюшей, и пропала в жаркой душистой синеве.
– Что же мне теперь делать? – спросил Андрюша.
– Дари уж кому хотел. Только на будущее осторожней, береги природу. Пора нам здесь заповедник устраивать. Ты мальчишек двух не встречал, Сеньку и Семена?
– Видел.
– Из-за них, стервецов, я Мишке малину уступил, за ними погнался. Опять браконьерствовали.
– Вы рыбу имеете в виду?
– Ее самую. – Видно, от малого роста дед говорил громко, уверенно, с нажимом на некоторые слова. – А
