прибегнуть к запасам магической энергии. Он произнес заклинание, призванное привести в норму внутренние слуховые органы — не только его собственные, но и гномов-охранников, — и сразу же раздражающая щекотка в ушах почти прошла, а потом и вовсе исчезла.
— Вы ранены? — снова спросил он.
Гном, что стоял справа, дородный, с раздвоенной бородой, кашлянул, выплюнул кровавый сгусток и пробурчал:
— Ничего страшного. Все это время вполне в силах залечить. А как ты, Губитель Шейдов?
— Жив.
При каждом шаге осторожно ощупывая ногой пол, Эрагон вышел из почерневшей от копоти части коридора, подошел к мертвому Квистору и опустился возле него на колени, надеясь, что, может быть, все- таки удастся еще вырвать этого славного гнома из объятий смерти. Но, осмотрев его страшную рану, Эрагон понял, что спасения нет, и печально склонил голову. Душа его болела от воспоминаний о недавнем кровопролитии; перед глазами мелькали те, кого ему уже пришлось убить во время последних сражений. Потом он выпрямился и спросил у гномов:
— Но почему же взорвалась эта лампа?
— Эти светильники наполнены жаром и светом, Аргетлам, — ответил один из охранников. — Если такую лампу разбить, все это разом вылетает наружу. В общем, от них лучше держаться подальше.
Мотнув головой в сторону скорчившихся на полу тел, Эрагон снова спросил:
— А из какого они клана, вы поняли?
Гном с раздвоенной бородой порылся в черной одежде одного из мертвых и воскликнул:
— Барзул! У них, похоже, нет никаких особых отметок и родовых знаков, так что опознать их невозможно, Аргетлам. Зато у них имеется вот это! — И он показал браслет, сплетенный из конского волоса и украшенный полированными кабошонами аметиста.
— И что это такое?
— Этот особый сорт аметистов, — пояснил охранник, постукивая по округлому камешку почерневшим от копоти ногтем, — добывается только в четырех местах Беорских гор, и три из этих месторождений принадлежат клану Аз Свельдн рак Ангуин.
Эрагон нахмурился:
— Стало быть, нападение организовал гримстборитх Вермунд?
— Наверняка утверждать я не могу, Аргетлам. Браслет мог подкинуть и кто-то друтой, чтобы ввести нас в заблуждение. Чтобы все решили, что именно Аз Свельдн рак Ангуин во всем виноват, и не догадались, кто в действителности за этим стоит. Однако… если бы мне пришлось держать пари, я бы поставил целую тачку золота, что виноваты во всем именно эти, из клана Аз Свельдн рак Ангуин.
— Чтоб им сдохнуть! — пробормотал Эрагон. — Кто бы они ни были! — Он сжал кулаки, чтобы унять дрожь в руках. Носком сапога потрогал один из узких кинжалов, которыми были вооружены незадачливые убийцы. — Чары, наложенные на эти клинки и на этих… гномов, — он указал на трупы, — требуют, как мне кажется, немыслимого количества магической энергии. А кроме того, я даже представить себе не могу, насколько они сложны. И наложение подобных чар сопряжено с огромной опасностью… — Эрагон оглядел своих спутников и прибавил: — Будьте мне свидетелями: я клянусь, что не оставлю это нападение без последствий, и за смерть Квистора тоже непременно отомщу! Какой бы клан или кланы ни наслали на нас этих вонючих убийц с вымазанными черной краской рожами, я все равно узнаю, кто это сделал, и тогда они пожалеют, что им вообще пришло в голову напасть на меня и нанести удар не только мне, но и всему Дургримст Ингеитуму. Клянусь вам в этом своей честью Всадника и члена Дургримст Ингеитума! А ежели кто вас об этом спросит, повторите ему мои слова и мое обещание.
Гномы поклонились в ответ, а тот, с раздвоенной бородой, сказал:
— Как ты прикажешь, Аргетлам, так мы и сделаем. Твоя клятва делает честь памяти великого Хротгара.
И второй гном прибавил:
— Какой бы клан ни послал своих кнурлан на это дело, он нарушил священный закон гостеприимства. У нас запрещено нападать на гостя. И теперь эти кнурлан уподобились жалким крысам. Теперь они стали менкунрлан! — И гном презрительно плюнул на пол; остальные последовали его примеру.
Эрагон подошел туда, где валялись обломки его скрамасакса, опустился на колени и кончиком пальца коснулся усыпанного сажей зазубренного металла. «Видимо, я с такой силой ударил по щиту, — думал он, — что превозмог силу заклятий, которыми упрочил сталь своего скрамасакса. А жаль».
И он снова повторил про себя: «Мне нужен меч! Мне нужен настоящий меч Всадника!»
32. Это дело будущего
Горячий утренний ветер, дувший с равнин, сменил направление и дул теперь с гор, оставаясь все таким же горячим.
Сапфира чуть изменила угол наклона крыльев, компенсируя перемену скорости и давления, благодаря которым скользила сейчас в тысячах футов над опаленной солнцем землей, и на секунду прикрыла глаза двойными веками. Она прямо-таки наслаждалась этим полетом в светлом воздушном просторе, под мягкими утренними лучами солнца. Представляя себе, как сверкает в этих лучах ее чешуя, как наслаждаются этим зрелищем те, кто видит ее, парящую в вышине, она даже тихонько запела от удовольствия, уверенная в том, что она — самое прекрасное существо во всей Алагейзии. Ну что может сравниться с ее дивной блестящей чешуей? У кого еще есть такой длинный, сужающийся к концу хвост и крылья столь прекрасной и совершенной формы? Такие чудные, блестящие, изогнутые когти и впечатляющие своими размерами белые клыки, которыми она запросто с одного раза перекусывает шею дикого быка? Разве Глаэдр — Золотая Чешуя, потерявший ногу во время того предательского сражения и гибели Всадников, выглядит лучше, чем она? Нет, конечно. А Торна или Шрюкна и вовсе нечего с нею сравнивать; оба этих дракона — рабы Гальбаторикса, и это состояние совершенно извратило их разум и душу, так что теперь у них и мозги набекрень. Дракон, который вынужден поступать исключительно по приказанию своего хозяина, это и не дракон вовсе. И потом, все эти драконы — самцы, а самец, даже если он и выглядит в высшей степени величественно, просто неспособен быть образцом красоты и изящества, как, например, она, Сапфира. Нет, она, несомненно, самое поразительное существо во всей Алагейзии; и это совершенно естественно.
От удовольствия Сапфира даже задрожала вся от основания черепа до кончика хвоста. Денек нынче выдался просто великолепный. Под жаркими солнечными лучами она чувствовала себя словно в гнезде из раскаленных угольев. Она была сыта, вокруг — чистое небо, и у нее не предвиделось никаких срочных дел. Ну разве что требовалось наблюдать за окрестностями, чтобы вражеская армия не вздумала снова пойти в атаку, но этим Сапфира и так занималась всегда в силу привычки.
Ее счастливое состояние омрачало только одно обстоятельство, но это было настолько значительное обстоятельство, что чем больше она о нем думала, тем сильнее мрачнела, и вскоре от ее былого блаженного состояния не осталось и следа. Сейчас Сапфире хотелось одного: чтобы Эрагон оказался здесь и смог разделить с нею все радости этого чудесного дня. Дракониха что-то горестно проворчала, и из пасти у нее вырвался небольшой язык пламени, точно пронзивший окружающий ее голубой простор, но она тут же перекрыла поток пламени, как бы заперев его внутри себя. Язык от этого немного жгло, но это было неважно. Важно было только то, когда же наконец Эрагон, ее друг, ее брат, отрада ее сердца, сумеет мысленно дотянуться до лагеря варденов и выйдет на связь с Насуадой? Когда он потребует, чтобы она, Сапфира, немедленно летела к нему в Тронжхайм? Она сама настояла на том, чтобы он послушался приказа Насуады и отправился в эти проклятые горы, до вершин которых никогда не взлететь даже ей, Сапфире, и теперь от него уже столько времени ни слуху ни духу, а в сердце у нее пустота и ледяной холод.
«Что-то не так в этом мире, какая-то тень бродит по нему, — думала Сапфира. — И это очень меня тревожит. И с Эрагоном явно что-то не так. Я чувствую: он в опасности! Или ему недавно грозила опасность, а я ничем, ничем не могу ему помочь!»
В конце концов, она же не дикий дракон! С тех пор как она вылупилась из яйца, вся ее жизнь была тесно переплетена с жизнью Эрагона; без него чувствовала себя неполноценной; ей казалось, что от нее
