фразой:
– Подпоручик, что же вы так невеселы? Гляньте – кругом весна, птицы, а вы мрачнее тучи. Всякая тварь Божья на солнце греется, а вы все в шинели…
Рогов глянул на весельчака исподлобья и глухо пробормотал:
– Простите, любезнейший, но вы не мой полковой командир и не вам решать, что мне носить и чему радоваться. Поверьте, я умею изыскать для себя способы к удовольствию.
– Да, и какие же?
Рогов подумал немного, криво усмехнулся и предложил:
– А что, извольте ко мне, проследовать, я вас угощу супом.
Дроздовский улыбнулся и вежливо отклонил приглашение, сославшись на занятость. Рогов нахмурился и повторил с нарастающей меланхолией в голосе:
– Вы, сударь, верно, меня не поняли. Суп очень недурен. Тортю, знаете ли. И не из какой-нибудь телятины, а из настоящей черепахи, прямо из Бомбея прибыл в жестянке, контрабандой. По двадцати рублей за банку, вчера только прикупил на Бирже. Еще устрицы имеются, самые крупные, четыре дюжины.
Дроздовский даже чуть заколебался, но все же повторил отказ, поскольку и вправду был занят, да и компания намечалась не из приятных. Рогов ожесточился.
– Вы, сударь, уже дважды отказались, будто сынок купеческий, которому папаша скромность в лоб ложкой вколотил. Ну что же, я снизойду до вашей привычки и предложу в третий раз разделить со мною суп. Отменный суп, смею уверить. Я уже пробу снял. Заметьте – после третьего раза даже купеческие сынки не отказываются.
Тут уж Дроздовский вспылил:
– Ну, знаете, подпоручик! Я и впрямь занят и не желаю вашего супа! А намеки ваши мне, двухсотлетнему дворянину, просто оскорбительны!
– Так, значит, не станете моего супу кушать?
– Не стану!
– Отлично. Тогда угодно ли вам будет завтра со мною встретиться и разрешить вопрос чести?
Сказано было настолько не к месту, что Дроздовский не сразу понял смысл сказанного и переспросил:
– Чего-чего? Вы что же – на дуэль меня вызываете?
– А я разве неясно выразился?
– Из-за супа?
– Да, сударь. Я, знаете ли, очень щепетилен в вопросах чести и такого оскорбления не спущу. Я, знаете ли, не всякого к себе на суп приглашу. И не всякого уговаривать стану. А ежели приглашу и уговаривать стану, тогда уж будьте любезны – окажите такую честь…
Дроздовский вспылил и обещал прислать секундантов, сам же вернулся домой в крайне раздраженном состоянии и вечером написал сгоряча небольшую поэму, начинавшуюся такими строками:
Далее в том же духе описывались детали пиршества, а в финале поэт благодарил судьбу, избавившую его от столь сомнительного приглашения. Не следует думать, будто именно ради Рогова поэт употребил столь сильные выражения, вовсе нет. Так уж с самого рождения оказалась настроена его лира, что даже наиболее проникновенные строки выходили с этаким молодецким присвистом. По сей причине в сугубо литературной среде Дроздовскому не удалось стяжать лавров, но между военными, особливо среди кадетов, он был весьма известен и почитался куда выше Державина и Ломоносова, почти на одной ступени с Барковым. Как знать – быть может, Дроздовскому и удалось бы когда-нибудь очистить свой стих от скверны, обратиться к высоким идеям и через такую метаморфозу вознестись к сияющим вершинам Парнаса… Все могло случиться, если бы на следующее после знаменательной встречи утро пуля Рогова не поставила кровавую точку в этой беспечной, многообещающей жизни.
Впоследствии многие считали, что именно стихи и стали причиной дуэли, однако материалы следствия полностью опровергают это предположение. Во всех допросных листах особенно отмечено, что подследственный стихов не читал ни вообще, ни в частности, а причиной вызова упорно называл отказ потерпевшего разделить с ним трапезу. Одним из оправдательных документов, представленных Роговым, является меню предполагавшегося обеда – действительно, более чем аппетитное.
Такую причину суд счел вздорной и неосновательной. Рогова разжаловали в рядовые и перевели в Кронштадтский гарнизонный батальон. Так бы он и сгнил на гарнизонной службе, стоя до пришествия Господня в караулах у пакгаузов; но тут, на его удачу, грянула война с Бонапартом. Батальон обратили на пополнение действующей армии, причем Рогов сумел попасть в кавалерию. Он отличился, быстро выслужился в офицеры, в ноябре 1812 года убил на дуэли армейского прапорщика (это сошло с рук), а в апреле 1814 года в Париже заколол вюртембергского капитана из состава союзной армии. На сей раз произошел грандиозный скандал, Рогова едва не расстреляли, но вновь обошлось разжалованием в рядовые. Что там у него произошло с прапорщиком, о том история умалчивает, а вот капитан, как это достоверно известно, при многих свидетелях дурно отозвался о квасе – мол, непонятный это напиток, пиво – не пиво, а так, ерунда какая-то.
Вновь заслужить эполеты Рогову удалось только через восемь лет, после открытия регулярных военных действий на Кавказе, а еще через год благодаря протекции сразу двух министров – Гурьева и Нессельроде – он сумел вновь перевестись в гвардию. Ходили слухи, будто бы в данном случае имел место уникальный способ взятки: кулинарными рецептами. Возвращение легендарного, почти литературного, персонажа произвело в столичных кругах немалый переполох, и весьма скоро болезненно скромный от природы Рогов стал, сам того не желая, заметной бомондной фигурой, окруженной сияющим романтическим ореолом. О нем много рассказывали, еще больше сочиняли, он возбуждал любопытство, страх и желание проникнуть в тайну. Однако далеко не каждый храбрец решался завести разговор с Супом на кулинарные темы – судьбы Дроздовского и вюртембергского капитана служили хорошим предупреждением для разного рода шалунов.
Будучи сослуживцем Рогова, Охлобыстин оказался обреченным на близкое знакомство с этим странным человеком. Весьма скоро выяснилось, что страшный и ужасный Суп – в сущности, вполне добрый и не очень счастливый человек. Пунктик по гастрономическому вопросу у него действительно имелся, но, уяснив несложное правило никогда не говорить о еде, Охлобыстин научился вполне сносно с ним уживаться – вплоть до того судьбоносного момента, когда гастрономическая щепетильность Рогова не предстала перед трепещущим Иннокентием Андреевичем во всем своем космическом масштабе.
Случилось это так. В июле 1825 года, как только над болотами рассеялись звенящие облака комаров, император по заведенной с прошлого года традиции выехал вместе с гвардией в Красное Село, на маневры. После городского казарменного комфорта для гвардейцев настала веселая, но неустроенная походная жизнь. Рогов, Охлобыстин и еще двое младших офицеров ютились в одной небольшой палатке, заваленной к тому же наполовину громоздким снаряжением: касками, кирасами, седлами, палашами и прочим
