Запивая темным бордо превосходно изготовленную индейку с раковыми шейками, майор не торопясь докладывал:
– Государь отправляется с малой свитой и очень небольшим конвоем лейб-казаков. Список лиц, назначенных сопровождать государя, мною был тщательно изучен. Никого из членов нашего союза в нем нет. Вся гвардия остается в Петербурге, даже конно-гвардейский караул императрицы.
Воцарилось молчание.
– Но, господа, позвольте! – подал голос Измайловский подполковник, самый высокий по чину среди заговорщиков. Его прочили в диктаторы. – Получается, что мы на неопределенный срок лишаемся всякой возможности влияния на особу государя!
– Именно так, – подтвердил майор, – государь твердо намерен оставаться в Таганроге до полного излечения ее величества. Это может затянуться на месяцы или даже на годы.
Воцарилось тяжелое молчание. Не приходилось сомневаться в том, что для многих собравшихся наступил неприятный момент разделения гастрономической и политической составляющей деятельности союза, причем последняя представилась с самой хлопотной стороны. В этот критический момент среди темно-зеленых и белых мундиров ослепительно вспыхнул пестрый персидский халат Рогова. Игры окончились, наступило время действия.
Откашлявшись, Рогов начал говорить – поначалу слабым голосом, словно старенький пономарь, утомленный многочасовым чтением Псалтыри:
– Не мне объяснять вам, господа, что овладение особой государя является ключевым моментом всякой революции. До той поры, покуда мы имели такую возможность, мы могли медлить. Но теперь такого права у нас нет. Мы должны действовать. Действовать здесь и сейчас. Подполковник замахал руками:
– Полно вам, полно! Еще ничего не готово! Еще не написана конституция! Предпринимать что-либо сейчас, без четкого плана действий – это полнейшее безумие!
Рогов возразил с презрительной ухмылкой:
– Когда власть придет в ваши руки, господин диктатор, в вашем распоряжении окажется сорок тысяч чиновников. Они вам десяток конституций напишут, за одну ночь. Отменным стилем, не пропустив ни одной запятой. Самым красивым почерком.
Подполковник развел руками. Кажется, он не верил в способность сорока тысяч чиновников сочинить конституцию, но не решился возразить.
– Но между вами и властью есть одно препятствие, – продолжал Рогов ледяным тоном, – это государь император и его фамилия. Трое великих князей, великие княгини, их дети и, конечно, вдовствующая императрица.
– И что же вы предлагаете? – ехидно спросил подполковник.
– Убить.
Все собравшиеся выдохнули в едином звуке, так что даже поколебались огоньки свечей в канделябрах:
– Кого?
Рогов обвел собрание насмешливым взором и спокойно ответил:
– Всех.
Воцарилось молчание.
– План очень простой, господа. Убить императора не представляет никакого труда. Он часто прогуливается один, без всякого сопровождения, по Каменному острову. Я его видал там несколько раз и смею уверить: в сей момент жизнь его ни минуты не обеспечена. Один-два дня охоты, немного везения – и я застрелю его из духового ружья, как рябчика, не подвергая себя ни малейшей опасности быть открытым. На похороны, несомненно, соберется вся фамилия. Конный караул согласно протоколу будет назначен из состава нашей бригады. Десять героев. Две минуты работы палашами. Герои погибают, свершив великое дело. Я буду во главе этого священного отряда мучеников.
Собрание зашумело. Рогов продолжал, значительно возвысив голос:
– Господа офицеры! Вам, конечно, кажется жестоким мое предложение, однако призываю вас быть разумными и последовательными. Отъезд государя в Таганрог – момент истины для каждого из нас. Вы желаете видеть Россию республикой – извольте; однако извольте также понять, что никакая республика невозможна при живом государе и его наследниках, ибо они суть владельцы России. Видит Бог православный – будь они достойны своего владения, я стал бы первейшим из монархистов, верной опорой и блюстителем престола! Однако вам известно не хуже моего, каким ничтожествам провидение вручило судьбы отчизны. Среди нас, собравшихся в этой зале, найдется не менее полудюжины человек, ведущих свой род от Рюрика и одним только рождением своим превосходящих выскочек Романовых в правах на престол! Ну да Бог с ними, с правами! Пускай даже владеют не по праву, были бы царями по духу и по способности! Так ведь нет этого! Что мы с вами ежечасно наблюдаем, служа калифам? В каждом движении, и духовном и телесном, – одна низость, и ничего более. Они даже отобедать по-царски не способны, что уж об ином говорить!
Далее Рогов поведал о своих гастрономических наблюдениях, в самом саркастическом тоне расписав убожество обеденного стола представителей царской фамилии. Охлобыстин решил было, что уж сейчас-то все рассмеются и обратят выступление в шутку, однако ничуть не бывало! Заговорщики слушали внимательно, кивали головами и будто бы одобряли.
«Они тут все сумасшедшие, – поразила Охлобыстина внезапная догадка. – Но что же делать?»
Оратор между тем продолжал; ощущая поддержку аудитории, он говорил все увереннее, громче и убедительнее:
– Итак, господа, мы стоим перед самым простым выбором. Или мы признаемся в ребячестве, в том, что наши собрания и разговоры – пустая болтовня, или же мы в ближайшие три дня совершаем первый роковой шаг – уничтожаем Калигулу, узурпировавшего российский престол. Прошу заметить при этом, что от вас, собравшихся в этой зале, не требуется иного, кроме как одобрить и благословить мой замысел. Все труды я беру на себя. Вас же я заклинаю действовать дальше, если мое предприятие возымеет успех. То, что совершу я, будет обыкновенным убийством, отвратительным преступлением, не имеющим оправдания перед Богом и человечеством. Но если оно окажется провозвестником уничтожения всей императорской фамилии, вплоть до младенцев, – оно перестанет быть убийством. Оно станет революцией, господа!
Собрание рукоплескало; Рогов возвышался над серединой стола, окруженный со всех сторон фаршированными цыплятами и початыми графинами с водкой, словно статуя Брута; даже в чертах его лица появилось нечто беспощадно-древнеримское. Он резко вскинул руку; все мгновенно замерли, ожидая следующего слова.
– Голосуем! Кто за устранение его величества государя императора, прошу поднять руки.
К ужасу Охлобыстина, руки подняли все, кроме него самого. И тут же скромный, до той поры совершенно незаметный корнет, скромно поедающий свой кусочек щуки под винным соусом, вдруг оказался в центре внимания. Несколько дюжин внимательных, настороженных глаз немедленно нацелились в него, словно вопрошая: «А отчего же вы, сударь, не подняли руки? Извольте объясниться!»
Кажется, Вольтер задавал в своих сочинениях вопрос: «Представьте себе, что вы способны одним движением пальца убить китайского императора, проживающего за тысячу миль отсюда, и затем беспрепятственно завладеть его богатством? Пошевелили бы вы пальцем?» За роскошным столом в уютной гостиной Рогова разыгралась точно такая же неравная битва между сентиментальностью и могучим союзом самых сильных страстей; только что с заменой мановеющего пальца на голосующую руку, а китайского императора – на всероссийского. Как выяснилось, далеко не каждый оказался способен справиться с таким искушением.
Иннокентий Андреевич поначалу собирался встать и воскликнуть: «Да вы тут все с ума посходили!», воззвать к рассудку и совести собравшихся, но он вовремя сообразил, что не сумеет в такой момент переломить общего настроения. Более того, встав в оппозицию, он подвергал себя опасности быть обвиненным в измене. В этих стесненных условиях ему пришла в голову идея, показавшаяся спасительной; обдумать ее не оставалось времени, приходилось действовать, по русской привычке, наобум. Рогов долго и с волнением смотрел на Иннокентия Андреевича и, наконец, смущенно спросил:
– Объяснитесь, голубчик, будьте добры. Поймите правильно – мы все тут головой рискуем, хотелось бы уверенности, что среди нас нету… Что кто-нибудь из несогласных не поставит в известность… Я
