– Здесь работают только те, кто полетит на «Пионе», – сказала Лин, и голос ее дрогнул.
– Знаю, – сказал Ван. – Я летел с ними на Марс. По-моему, все научились делать наши питомцы, хоть сейчас в полет.
Лин промолчала. Долгим взглядом проводила она Кельзава, который бегом направился к подъемной башне, вдруг замедлившей ход.
Переходя по мостику через свежепрорытую канаву, Ван взял девушку за руку. Лин тихонько освободилась.
– Не надо, Ван, – попросила она.
Каменистое ложе будущего океана поблескивало под нежарким марсианским солнцем. Землеройные машины, руководимые белковыми роботами, выравнивали дно.
Лин и Ван не спеша шли вдоль линии берега, обходя глыбы, ямы и завалы.
– Послушай, Лин, я давно хотел сказать тебе… – начал негромко Ван.
– Знаешь, Ван, – перебила Лин, – перед вылетом на Марс я закончила исследование мха, который Федор с Энквеном привезли с Рутона.
– Да? – спросил Ван без особого энтузиазма.
– Знаешь, этот мох – просто чудо, – продолжала Лин. – Представь себе, в нем удалось обнаружить бактерии, которые способны предсказывать вспышки солнечной активности. Такие вспышки, ты ведь помнишь, могут быть опасны для космонавтов, особенно в период активного Солнца. Поэтому важно заранее знать, когда произойдет вспышка. Между прочим, я установила, что похожим видом бактерий занимался выдающийся русский ученый Чижевский еще в 1915 году. Он установил, что некоторые виды микроорганизмов весьма чутко реагируют на солнечную активность. Но он не мог изучать бактерии с других планет: люди тогда еще не вырвались в космос. Поэтому особо чутких к Солнцу бактерий у него не было.
– Так что же все-таки сделал Чижевский? – спросил Ван, чтобы поддержать разговор.
– Чижевский доказал, что поведение чувствительных к Солнцу бактерий меняется за 4-5 дней до того, как приборы землян говорят об очередной солнечной вспышке. Он мечтал о создании такого «живого барометра», который сможет предсказывать солнечные бури, предупреждать астронавтов о грозящей опасности. Но создать такой барометр Чижевский не смог: уровень тогдашней науки был слишком низок для этого. Да и земные бактерии не очень подходили для столь тонкого прибора. Другое дело – бактерии с Рутона. У нас в институте горячо взялись за «живой барометр», – сказала Лин.
Ван отбросил с дороги пустой кислородный баллон.
– Доброе дело, – сказал он. – А когда может быть готов «живой барометр»?
– Месяца через три, – сказала Лин.
– Но это же чудесно! – воскликнул Ван. – «Живой барометр» можно будет взять на «Пион».
Лин остановилась так внезапно, что Ван сделал по инерции еще несколько шагов. Он обернулся. Лицо Лин побледнело.
– Разве ты не слушал сегодня утром радио? – тихо спросила она.
– Нет. Проспал, – сокрушенно признался Ван. – А что, собственно, случилось?
– Решение Высшего координационного совета, – сказала Лин. – «Пион» стартует через месяц.
– А капитан кто же?
Лин опустила голову.
– Федор?.. – спросил Ван.
Лин кивнула.
– Давай возвращаться, – сказала она. – У меня времени немного.
– Послушай, Лин. Послушай… – произнес Ван.
– Не говори мне, Ван. Ничего сейчас не говори.
– Но я должен сказать тебе…
– Нет! – подняла она руку.
Назад они шли молча. Ван смотрел на тонкий профиль, и Лин казалась ему такой хрупкой, такой беззащитной.
– Не надо меня жалеть, – сказала Лин, будто угадав его мысли.
– Послушай…
– Я счастлива, – сказала Лин. – Да, счастлива! – с вызовом повторила она, глядя на Вана. – Счастлива, что Федору оказано доверие, счастлива, что он любит меня и что я люблю его. – Все это Лин выпалила единым духом. – И довольно об этом… – добавила она угасшим голосом.
Когда они прощались, Лин сказала уже обычным своим голосом:
– Совсем забыла поздравить тебя, Ван. Твой биопередатчик по решению координационного совета включен в снаряжение «Пиона». Между прочим, я думаю, что рутонианский мох им тоже нужно взять с собой. За оставшийся месяц сделать «живои барометр» не удастся, но его можно будет докончить в пути. Времени у них будет достаточно, – добавила Лин.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
