своему зимнему снаряжению.
Шарлотта тем временем принесла керосиновые лампы и поставила на пол.
– У нас есть еще шестнадцать штук. Сейчас их приведут в надлежащий вид.
Шарлотта выглядела такой же бледной и подавленной, как в тот день, когда он сообщил ей о смерти Илке.
– Будь осторожен и помни: мне нужен твой отец. Найди его и привези домой.
Улисс открыл дверь и вышел. Холод ударил ему в лицо. Он не представлял, кому придется тяжелее: мужчинам, которые должны были сопровождать его в поисках, или женщинам, которых он оставил ждать.
Глава 17
Как Патрик ни старался, его зубы непроизвольно выбивали дробь. Холод сотрясал все тело, он раскачивался из стороны в сторону, стараясь аккумулировать в своем теле хоть немного тепла.
Он слышал, что замерзание – один из самых легких видов смерти. Тот дурак, который это сказал или который первым поверил, понятия не имел, о каком ужасе идет речь. Никогда в жизни Патрик не чувствовал себя хуже.
Он прислонился к дереву, по крайней мере он считал, что это было дерево, стараясь расположиться поудобнее. Была ли сейчас ночь или день? Он подозревал, что ночь. Если бы только он мог видеть! Ему хотелось бы взглянуть в последний раз на звезды, прежде чем он присоединится к Илке.
Он так страшно тосковал по ней и в результате предал ее память. Он должен был воспринять ее смерть как мужчина. Вместо этого он вел себя как трус, погружаясь в свое несчастье с такой же страстью, с какой некогда обнимал живую жену. Если бы Шарлотта не появилась на его пороге, чтобы подать ему пример мужества перед лицом несчастья и утраты, он мог бы провести остаток своих дней в бесконечном удалении от жизни.
Больше всего он сожалел о том, что так скверно обходился с Улиссом. Теперь, кажется, у него не будет возможности протянуть сыну руку и сказать, что он его любит. Как он объяснит все это Илке, когда встретится с нею?
Гордыня всегда была его тягчайшим грехом. Он и родился словно бы только для того, чтобы своим именем подтвердить это. Он всегда верил в свою правоту и много лет назад чуть было не потерял из-за этого Илке. Но по той же причине он теперь потерял сына.
Он аж скорчился, вспомнив, как назвал Улисса «ублюдком», хотя прекрасно знал, что для мальчика ничего не может быть оскорбительнее. Единственным ублюдком и изрядной сволочью в тот день был он сам.
Если бы только Улисс избрал себе иное поприще, он мог бы простить ему отсутствие интереса к ранчо. Но как мог отец гордиться сыном, избравшим карьеру законника и политика?
Черт возьми! Умирающий не должен лгать даже самому себе.
Его неприязнь к Улиссу коренилась гораздо глубже – с момента его рождения. Ему бы потребовалась целая жизнь, чтобы искупить свою вину перед мальчиком за то, что он так гадко обращался с ним. А жизнь его была на исходе. Он почти ощущал, как она уходит из него по каплям и впитывается в покрытую снегом землю.
Патрик невесело хмыкнул. Должно быть, холод отнял у него разум. Мальчик? Улисс был взрослым мужчиной, красивым сильным мужчиной со здоровыми инстинктами, блестящим умом и благородным сердцем. Он должен был бы гордиться сыном. Он и гордился им. Только у Патрика не было случая сказать ему об этом.
Гордость, ложная, глупая гордость! Пришел час расплаты за этот смертный грех.
Он ведь сам предупреждал своих работников не выезжать поодиночке, пока снег не сойдет. Он знал, где таится опасность, и сам нарушил свои предписания. Он был так уверен в себе и своих возможностях, так чертовски горд…
Нет, так чертовски глуп… И ему было холодно.
«Прими меня, Господи, прими в свое царство старого дурака, возьми меня к моей Илке!» Никогда в жизни он ни о чем не просил Предвечного, но сейчас готов был на коленях молить о ниспослании ему скорейшей смерти. Он нетерпеливо ждал, надеясь услышать звук фанфар или хор ангелов, но слышал только вой ветра среди деревьев. Именно этот ветер и доконал его.
Новый порыв, возникший непонятно откуда, сорвал с Патрика шляпу, а его старый конь не мог за ней угнаться. Потеря невелика, подумал он тогда, забыв о том, что старый, потрепанный стетсон с большими полями защищает его глаза от солнца. Это был первый из многочисленных просчетов, приведших к столь печальному концу.
Два часа спустя он потерял лошадь, когда она ступила в нору суслика, невидимую под снегом. Большинство лошадей пытаются подняться, когда у них сломана нога. Его же лошадь лежала и жалобно ржала, будто хотела сказать: «Помоги мне». Он выстрелил ей в голову, избавив от мучений, и тогда еще у него не возникло ощущения беспокойства.
День был прекрасный, как обычно и бывает, когда проходит циклон. Солнце сверкало, и его свет, отраженный снегом, слепил сетчатку глаз, будто выжигал на них огненное клеймо. Даже с закрытыми глазами Патрик видел этот блеск.
И даже тогда у него не хватило ума побеспокоиться. Неумолимое неослабевающее сверкание только раздражало его, но не более. В конце концов он ведь знал дорогу на ранчо так же хорошо, как путь из своей спальни в ванную. Он говорил себе, что может добраться домой с закрытыми глазами.
Немного позже глаза начали слезиться. Думая, что в них что-то попало, он начал их изо всех сил тереть. Еще одна ошибка! Слезы потекли сильнее из раздраженных глаз. Он все моргал и моргал, радуясь тому, что никто не видит его в этот момент.
Он все продолжал идти, стараясь ладонью защитить глаза от неумолимого света. Несмотря на все усилия, Патрик видел все хуже, все сливалось перед глазами в мутные пятна, он даже не мог разглядеть циферблата своих часов. Зная, что ранчо не может находиться дальше чем в двух милях, он считал, что у
