О социализме и русской революции

побуждает рабочий класс вновь осознать, что его конечные стремления на этой почве не могут быть осуществлены. Таков результат многих попыток «практически» преодолеть Маркса.

Теоретическое же преодоление марксизма сделали задачей своей жизни сотни стремящихся выдвинуться апологетов буржуазии; они превратили это дело в трамплин для своей карьеры. И чего же они достигли? Им удалось вызвать в кругах доверчивой интеллигенции убеждение насчет «односторонности» и «преувеличений» Маркса. Но даже более серьезные из буржуазных идеологов, такие, как Штамлер^*, уразумели, что «против учения с такими глубокими корнями» им с помощью «половинчатых суждений» и всяких «чуть более или чуть менее» ничего не добиться. Но что смогла буржуазная наука противопоставить марксову учению как целому?

С тех пор как Маркс выразил в области философии, истории и политической экономии историческую точку зрения рабочего класса, нить буржуазного исследования в этих областях оказалась прерванной. Натурфилософия в классическом смысле кончилась. Буржуазная философия истории кончилась. Научная политэкономия кончилась. В историческом исследовании, где не господствует неосознанный или непоследовательный материализм, место всякой единой теории занял переливающийся всеми цветами радуги эклектицизм, иначе говоря, отказ от единого объяснения исторического процесса, т. е. от философии истории вообще. Экономическая наука качается между двумя школами — «исторической» и «субъективной», из которых одна является протестом против другой, а обе вместе — протестом против Маркса, причем одна из них, чтобы отринуть Маркса, отрицает экономическую теорию, т. е. познание в этой области, другая же отвергает единственный — объективный — метод исследования, который только и делает политическую экономию наукой. к Правда, социально-научная книжная ярмарка, как и прежде, каждый месяц все еще приносит целые горы плодов буржуазного усердия, а прилежные современные профессора выбрасывают на рынок толстеннейшие фолианты со скоростью крупнокапиталистического машинизированного производства. Но это либо старательно написанные монографии, где птица страус собственной головой закапывает в песок мелкие осколочные явления, дабы не видеть более крупных взаимосвязей и работать лишь на потребу дня, либо это симуляция идей и «социальных теорий», которые в конечном счете оказываются отражением марксовой мысли, скрытой под всякой мишурой во вкусе «модерного» базарного товара. Самостоятельного полета мысли, смелого взгляда вдаль, животворной дедукции тут нигде не сыскать.

И если социальный прогресс снова выдвинул ряд научных проблем, еще ждущих своего решения, то опять же только марксов метод дает орудие для их решения.

Итак, в конце концов буржуазная социальная наука оказалась способной противопоставить повсюду марксовой теории лишь отсутствие теории, а марксову познанию — лишь гносеологический скепсис. Марксово учение — дитя буржуазной науки, но рождение этого ребенка стоило матери жизни.

Таким образом, как в теории, так и на практике именно подъем рабочего движения вырвал из рук буржуазного общества то самое оружие, с которым оно намеревалось выступить в поход против марксова социализма. И ныне, 20 лет спустя после смерти Маркса, оно по отношению к нему еще бессильнее, а Маркс — более живой, чем прежде.

Правда, у сегодняшнего общества есть одно утешение. Тщетно пытаясь найти средство для преодоления учения Маркса, оно не замечает, что единственно действенное средство для этого сокрыто в самом этом учении. Будучи насквозь историческим, оно претендует на свою пригодность, ограниченную во времени. Будучи насквозь диалектичным, оно несет в самом себе надежный зародыш собственного заката. В самых общих чертах марксово учение, если говорить здесь о его непреходящей части, а именно историческом методе исследования, состоит в познании того исторического пути, который из последней «антагонистической» формы общества, основанной на классовых противоречиях, ведет в коммунистическое общество, построенное на солидарности интересов всех его членов.

Марксово учение, как и более ранние классические теории политэкономии, — это прежде всего идейное отражение определенного периода экономического и политического развития, а именно перехода из капиталистической фазы истории в социалистическую. Но оно больше чем простое отражение. Ведь осознанный Марксом исторический переход вообще не может свершиться без превращения марксова сознания в общественное, в сознание определенного общественного класса — современного пролетариата. Сформулированный марксовой теорией исторический переворот имеет своей предпосылкой то, что теория Маркса превратится в форму сознания рабочего класса и как таковая станет элементом самой истории.

Так марксово учение, продвигаясь вперед, подтверждает свою истинность с каждым новым пролетарием, становящимся носителем классовой борьбы. Тем самым марксово учение — это одновременно и часть исторического процесса, а значит, и само оно — процесс, а социалистическая революция станет заключительной главой «Коммунистического манифеста».

Таким образом, марксово учение в своей опаснейшей для нынешнего общественного строя части рано или поздно будет наверняка «преодолено». Но только вместе с существующим общественным строем.

Застой и прогресс в марксизме*

В пустой, но местами интересной болтовне о социальных условиях во Франции и Бельгии Карл Грюн[49] и прочие сделали верное наблюдение, что теории Фурье и Сен-Симона оказывали на их сторонников совсем различное воздействие: в то время как последний стал родоначальником целого поколения блистательных талантов в разных областях духовной деятельности, первый, за немногими исключениями, достиг лишь создания застывшей секты людей, вторивших его словам и ни в каком отношении не привлекших к себе внимания. Грюн объясняет эти различия тем, что Фурье создал готовую, до деталей разработанную систему, между тем как Сен-Симон бросил своим ученикам лишь свободно соединенную связку великих мыслей. Хотя, как нам кажется, Грюн слишком мало учитывает в данном случае внутреннее, содержательное различие между теориями обоих классиков утопического социализма, замечание его в общем верно. Не подлежит никакому сомнению, что система идей, набросанная лишь в общих чертах, действует на мысль куда более возбуждающе, чем готовое симметричное строение, к которому больше нечего добавить и где живой дух не может попробовать проявить себя самостоятельно.

He в этом ли состоит причина того, что мы вот уже многие годы ощущаем такой застой в марксовом учении? Ведь, в самом деле, если не считать нескольких самостоятельных работ, которые можно рассматривать как прогресс в теории, со времени появления последних томов «Капитала» и последних энгельсовских работ мы приобрели лишь несколько хороших популяризаций и изложений марксовой теории, но, по существу, теоретически стоим на том же самом месте, где нас оставили оба творца научного социализма.

Происходит ли это потому, что марксова система поставила самостоятельные проявления духа в слишком жесткие рамки? Несомненно, нельзя отрицать определенного давящего влияния Маркса на теоретическую свободу действий некоторых его учеников. Ведь уже сами Маркс и Энгельс отказывались нести ответственность за идейные откровения любого «марксиста», а докучливый страх, как бы не сойти с «почвы марксизма», мог в отдельных случаях стать столь же роковым для идейной работы, как и другая крайность — мучительные усилия доказать любой ценой «самостоятельность собственного мышления», прежде всего путем полного отбрасывания марксова образа мыслей.

Однако о более или менее завершенном здании марксова учения речь может идти только в области политической экономии. Что же касается самой ценной части его учения — диалектико-материалистического понимания истории, то она представляет собой только метод исследования, содержит несколько путеводных гениальных мыслей, позволяющих бросить взгляд в совершенно новый мир, открывающих бесконечные перспективы для самостоятельных занятий, для окрыляющих ум самых рискованных полетов в неисследованные сферы.

И все же и в этой области, за исключением нескольких немногих деяний, наследие Маркса — это неосвоенная целина: остается неиспользованным великолепное оружие, а сама теория исторического