вопрос уничтожили последние слабые сомнения. Теперь ему требовалось только безошибочно определить, что следует сказать этой женщине, чтобы плата была наиболее щедрой. Может быть, правду? Что одна пуля прошла через мягкие ткани плеча, не повредив ни костей, ни важных кровеносных сосудов, а вторая — чуть царапнула ребро? Что эти ранения нисколечко не опасны для жизни?
Безусловно, это должно обрадовать и самого раненого, и его сожительницу. Но велика ли будет от этого польза ему, доктору Трахтенбергу? Конечно, отблагодарят, но… один раз!
Кроме того, в это смутное время только глупец способен рваться в драку, а умный… Он должен радоваться каждой, даже самой малой возможности хоть на время уйти в тень.
Поэтому Трахтенберг ответил:
— Жизнь наша в руках божьих… — выдержал нагнетающую паузу и добавил, будто пошутил: —…и лечащего врача.
Генка, который все это время столбом торчал у окна, теперь метнулся за дверь и буквально через несколько секунд вернулся, остановился позади Нюськи и чем-то увесистым коснулся ее ноги. Нюська недоумевающе оглянулась. Хотела огрызнуться, но сразу же увидела кошелку, аккуратно прикрытую чистой тряпицей. И выхватила у Генки эту кошелку, сказала, склонившись в поклоне:
— Примите, не побрезгуйте…
Трахтенберг приношение принял как должное. И к двери прошел степенно, сохраняя на лице маску непроницаемости. Однако у порога остановился и сказал, старательно подбирая и выговаривая слова:
— Я есть лечащий врач. Я буду делать визит раз каждый день.
Все — и офицеры комендатуры, и Золотарь, и просто полицейские, — все учли, что сам господин комендант проявил интерес к раненому начальнику полиции. И почти весь долгий день поскрипывали ступеньки крыльца того дома, где жил Опанас Шапочник; одни приходили исключительно для того, чтобы справиться о здоровье и выразить свое сочувствие, а другие, претендующие на какую-то особую близость, являлись с продуктовыми приношениями, осмеливались даже давать советы вроде того, что господину начальнику надлежит беречь себя; или у него нет верных помощников?
А пан Золотарь даже инициативу проявить попытался:
— Если не возражаете, я пришлю людей, чтобы крыльцо подправили. Скрипит нещадно окаянное.
— Зачем же уничтожать то, что мне самому надобно? — приподнял бровь Василии Иванович.
— Не понял вас, — чистосердечно признался Золотарь, подавшись вперед лобастой головой.
— Скрип тот — моя тайная сигнализация.
— Ага, вот оно как…
Только к ночи перестали стучаться в дверь те, кто набивался в друзья. И тогда Василий Иванович согнал с лица дежурную улыбку, которая все эти часы костенела там, и сказал устало:
— Слава богу, отмучался на сегодня.
И тут Нюська почти упала к нему на грудь и забилась в плаче, судорожно впившись пальцами в его плечи. Василий Иванович растерялся, он только и смог здоровой рукой поглаживать ее вздрагивающую спину:
— Ну чего ты ревешь, чего?
Глава пятая
Под вечер, после такого жаркого дня, что даже в лесу не ощущалось прохлады, с внешней заставы доложили Каргину, что видят начальника штаба бригады. Дескать, по всем признакам идет он в расположение роты и будет там минут через пятнадцать. Это донесение почему-то обрадовало Каргина. Он пробежал пальцами по пуговицам гимнастерки, проверяя, застегнуты ли они. Однако ответил абсолютно спокойно, вроде бы даже равнодушно:
— Себя не обнаруживайте, а он пусть шагает.
У первых шалашей, где жили бойцы роты, встретились Каргин и начальник штаба бригады.
— С утра ждешь или случайно на моем пути оказался? — спросил старший лейтенант, пожимая руку Каргина.
Не принял Каргин шутливого тона, ответил серьезно:
— Как только доложили о вашем появлении, с того момента и вышел встречать.
— Не выкай! Забыл, что меня Костей зовут?.. Кроме того, кому-кому, а друзьям и вовсе только правду говорить надо. Застава-то твоя, ну та, которая меня окликнула, почти в километре отсюда. Между прочим, когда прошел ее, нарочно оглянулся и заметил, что ни один из них даже не шелохнулся. Или ты специального скорохода держишь? Может, телефонами обзавелся?
— Так то наша, так сказать, внутренняя застава тебя чуток пощупала.
— Имеешь и внешние? Сколько? На каком расстоянии от лагеря?
— Во всю глотку отвечать или погодить малость? — улыбнулся Каргин искренней заинтересованности Пилипчука. Немного помолчал, потом сказал, сделав рукой приглашающий жест: — Прошу до штаба. Там на все вопросы отвечу точно. И документацию, какая имеется, покажу.
— Только одно сейчас скажи: телефоны имеешь?
— Пока только два.
— И один из них установил на самом опасном направлении, на той самой заставе, которая первой засекает представителей штаба? — захохотал Пилипчук, ткнул Каргина кулаком в грудь и зашагал по еле заметной тропке.
В штабной землянке, вырытой в густом ельнике и прикрытой накатом из толстых бревен, Пилипчук придирчиво проверил и схему охраны лагеря роты, и всю прочую документацию, которой сам же и приказал обзавестись. Потом вдруг заговорил о погоде, о том, что сейчас для трав и леса дождь во как нужен. До тех пор болтал о всякой ерунде, пока Каргин не перебил его вопросом:
— Чтобы на бога поплакаться, в роту ко мне и пожаловал?
Тогда, сразу посуровев, Пилипчук достал из своей планшетки карту, бережно развернул и разложил ее на столе.
— Гляди, — только и сказал он, чуть отшатнувшись к земляной стенке.
Самая обыкновенная карта европейской части СССР лежала на столе. Оттого, что она вмещала лишь меньшую часть Родины, на которой не только целые области и края, но даже и некоторые республики отсутствовали, Каргин с особой болью подумал, что фашисты много советской земли захватили.
Особенно кольнула в самое сердце недавняя штриховка, в черный цвет окрасившая и Донбасс, и весь Крым.
И еще Каргин увидел на карте огромный синий клин, начинавшийся от Курска и упирающийся в Воронеж. Здесь этот клин раздваивался на два пунктирных кривых рога, один из которых обходил Москву с востока, а второй устремился к низовьям Волги. Около этих рогов торчали большие знаки вопроса. Каргин понял: Пилипчуку неизвестно, куда теперь ударят фашисты — на окружение Москвы или на юг.
— Сам с любовью все это вычерчивал или ихние генералы для сведения прислали? — вот и все, что способен был сказать Каргин, бессильный скрыть раздражение.
— А ты не злись: злость — никудышный советчик, — так же зло осадил его старший лейтенант. — Или газет не читаешь? Уже забыл, что недавно Совинформбюро сообщило? Только за последние два месяца из Франции, Бельгии и Голландии фашисты перебросили на советский фронт двадцать две дивизии. Да еще в Италии, Румынии, Венгрии и Словакии бесноватый наскреб до семидесяти дивизий и бригад! И финские войска на севере!.. Вот какая силища сейчас против нас прет.
После той первой встречи с командиром бригады Каргин сравнительно аккуратно получал немногие газеты, которые причитались его роте. А еще в роте теперь была и своя партийная группа, которая одной из первейших обязанностей считала организацию всевозможных бесед с партизанами. Поэтому Каргин знал о падении Севастополя, о том, что теперь в руках фашистов весь Крым очутился. Знал и об ударе врага на Воронеж. Однако до этой минуты почему-то считал: от Москвы вас, подлюг, отшвырнули — то, так сказать,
