задаток, а основное вот-вот выдано будет. Теперь же, увидев карту, он вдруг опять, как и в прошлом году, когда узнал о намерении врага штурмовать Москву, почувствовал, что просто обязан немедленно сделать что-то такое, что-то такое…
В землянку заглянул дежурный по роте. Он именно заглянул, а не вошел, и Каргин понял, что нет у него ничего спешного, вот и сказал, словно отрезал:
— Занят я!
Дежурный исчез, осторожно прикрыв за собой жиденькую дверь.
— Так вот, товарищ Каргин, слушай боевой приказ: поднять роту и форсированным маршем следовать к Заливному Лугу. Знаешь такой? Иди туда и занимай оборону с западной стороны. Вот в этом самом месте, где к нему тракт ближе всего подходит. — И старший лейтенант уже на другой карте, которую достал из той же планшетки, показал Каргину участок, где ему надлежало стоять в обороне.
Похоже, начальник штаба бригады ждал вопросов, но Каргин молча нанес на свою карту границы нового участка обороны роты и стал неспешно собирать свое немногочисленное личное имущество, укладывать его в трофейный солдатский ранец, обшитый кожей.
— И не спросишь, чем вызван этот приказ? — даже обиделся Пилипчук.
— Сам скажешь, если положено, — буркнул Каргин.
— Большая земля, Ваня, в одну из ближайших ночей к нам самолет обещает прислать.
Каргин, согнувшись, застыл над своим ранцем.
— Чего глаза таращишь? — довольный эффектом, засмеялся Пилипчук.
— В такое трудное для всей страны время — и вдруг нам самолет…
— Именно потому, что оно такое трудное, и надо встретить самолет в лучшем виде! Чтобы комар носа не подточил! — и вовсе расшумелся старший лейтенант. И невозможно было понять, отчего он так взвинтился: то ли от злости, что врагу многое удалось, то ли от радости, что с Большой землей прочная связь наконец-то устанавливается.
В землянку снова и уже более решительно заглянул дежурный по роте.
— Входи, докладывай, — разрешил Каргин.
Только сказал это — в землянку вошли Федор с Юркой. Юрка зачастил с порога:
— Понимаешь, товарищ Каргин, да окажись я на его месте, я бы тому сукину сыну…
— Тебе кто слово дал? Кто тебя сюда пригласил? — насупился Каргин, хотя в душе был рад и появлению друзей именно в этот момент, когда начальник штаба бригады вывалил на него столько нового, и тому, что заговорил Юрка, а не дежурный, которого он недолюбливал за излишний педантизм, за то, что этот дежурный даже с пустяками норовил явиться к командиру роты.
— Да разве этот рохля доложит так, чтобы вы поняли? — еще больше поднял голос Юрка, даже шагнул было вперед, но Федор сцапал его за плечо, рывком спрятал за свою спину и заговорил не спеша, как это случалось с ним только в минуты холодного бешенства:
— Боец Сергей Соловейчик дал в морду Стригаленку. За дело врезал. А этот, — кивок на дежурного по роте, — сразу к вам с докладом побежал. Говорит, чепе произошло.
— Конечно, чепе, если бойцы одной роты меж собой мордуются, — тоже зло отпарировал дежурный по роте.
Первым побуждением Каргина было — прикрикнуть, пристыдить товарищей. Дескать, на фронтах такое творится, над Родиной беда с новой силой нависла, командование бригады нам ответственное задание доверило, а вы… Но вовремя вспомнил, что они еще не знают того, что недавно стало известно ему. Да и правда сейчас на стороне дежурного: большое чепе случилось, если бойцы задрались друг с другом. И он глянул на старшего лейтенанта, будто намеревался спросить у него совета. Однако тот отошел в глубь землянки, давая понять, что во внутренние дела роты вмешиваться не намерен.
— Давай сюда Соловейчика, — распорядился Каргин и нахмурился еще больше: он никак не мог вспомнить бойца с такой фамилией; а это отвратительно, это очень плохой признак.
Но едва боец Соловейчик вошел в землянку, Каргин узнал его: это был тот самый парень, который так страстно хотел вернуться домой, чтобы помогать парализованной матери. И лицо парня — с тонкими, почти идеально классическими чертами — говорило о том, что он может увлекаться стихами, музыкой, рисовать картины — в общем, иметь склонность к чему угодно, только не к мордобою.
— Если дело такой оборот принимает, то и Стригаленка надо сюда, — сказал Федор. — Для полной справедливости.
Каргин будто не услышал его замечания, он спросил спокойно, даже доброжелательно, глядя в широко открытые глаза Соловейчика:
— Расскажи, что у вас там вышло.
Соловейчик пошевелил губами, даже открыл было рот и тут же плотно сомкнул челюсти, насупился.
— Самое безобидное оно, начало-то, было, — опять вступил в разговор Федор. — Сидели мы в тени под кусточком и трепались… О разном… Потом Стригаленок и сказанул…
— Не надо, я сам! — Теперь Соловейчик смотрел прямо в глаза Каргина, смотрел с отчаянной решимостью. — Он сказал… Он сказал, что я не доверяю маме, потому и рвусь домой.
— Не доверяешь? Своей матери?.. Да какие у Стригаленка основания на то есть, чтобы обвинять ее в измене Родине? — изумился и возмутился Каргин.
— Он в том смысле «не доверяю» сказал, что… Он сказал, что я вру, будто она парализованная, а на самом деле боюсь, как бы к моему возвращению у меня не появился брат. Рыжий! В того Ганса, что при мне к соседке хаживал!
— После этих слов Серега и врезал ему, — поставил точку Юрка.
Какое-то время в землянке царила тишина. Тяжелая, будто предгрозовая. Сокрушил ее Каргин. Он подошел к Соловейчику и сказал, подталкивая его к выходу из землянки:
— Ты, Сергей, иди, занимайся своим делом, иди… А со Стригаленком я лично поговорю.
Таким многообещающим тоном были сказаны последние слова, что, переглянувшись, Юрка, Федор и дежурный по роте поспешили откозырять.
— Может, забрать этого Стригаленка от тебя, куда-то в другое место определить? — предложил начальник штаба бригады, застегивая планшетку, куда уже спрятал обе карты.
Конечно, любому начальнику очень желательно побыстрее и полегче избавиться от дряни, обнаруженной в коллективе. Мелькнуло подобное желание и у Каргина. Однако он сумел подавить его и ответил с легкой грустью:
— Нет, Стригаленка я пока никому не отдам. Для его же пользы, для пользы общего дела пока не отдам… Знаешь, что он мне скажет, когда песочить его стану? — Каргин дурашливо вытянулся и сказал, глядя прямо в глаза Пилипчуку: — «Виноват, товарищ командир. Хотел пошутить, а вышло…» Нет, пока не отдам. У нас он выпрямится или… А за главное ты не переживай: ходоки мы хорошие, да и времени в запасе достаточно, так что точно на позиции будем.
Петру снилось, будто он лежит дома на полатях, а мать, отстряпавшись, почему-то одна сидит за столом, уставленным едой, и грустно смотрит на окно, завешенное одеялом. Ее неподвижность и то, что она смотрела на окно, завешенное одеялом, волновали Петра, он пытался встать и не смог: кто-то большой и сильный прижимал к полатям. Тогда он рванулся отчаянно, готовый насмерть бороться с неведомой силой, пытавшейся сковать его.
— И чего ты бесишься? — услышал он голос Мыколы Сапуна, услышал явственно, совсем рядом, и понял, что и мать, и стол, уставленный едой, — все это лишь приснилось. А Мыкола продолжал гундосить: — Бужу тебя, бужу — не шевельнешься, будто помер, хотя и посапываешь носом. А потом вдруг так рванулся, что башкой своей лицо мне чуть не раскровянил.
Петро проснулся уже окончательно, он уже вспомнил, зачем они с Мыколой пришли в эти края и как, найдя вместо Слепышей лишь пожарище, убежали в лес, сидели там и спорили о том, как им следует поступить теперь. Петро тогда прямо заявил, что надо возвращаться к Григорию, считал, что предложение его — единственно разумное, поэтому очень удивился, когда Мыкола возразил, помотав головой:
— Не в моих правилах, пообещав, с половины пути вертаться.
— А что мы с тобой сейчас сделать можем, что? — стоял на своем Петро. — Или ты знаешь, где
