и почти хрупкими резные листья берез, что кое-какие болота обезводели и многие аисты откочевали куда- то, оставив на крышах домов свои гнезда, сейчас похожие на самые обыкновенные кучи хвороста.
Да, здорово все подсушило…
А ведь где-то поблизости играют грозы! По ночам, когда в распахнутые окна не вползает самой ничтожной прохлады, до Степанкова доносятся приглушенные расстоянием раскаты грома или небо полыхает беззвучными зарницами…
Правда, вчера разговор получился интересным, хотя начало его было самым обыденным: Золотарь восторженно отозвался о сводке гитлеровского командования, которую слышал утром, дескать, вермахт здорово дает советским.
То, что сейчас происходило на фронтах, волновало Василия Ивановича значительно больше, чем долгое отсутствие дождей. Настойчиво, как только могли громко, кричали гитлеровцы о новых своих победах, которые будто бы косяком идут и будто бы с 8 мая. И невольно в душу закрадывалась тревога: чем больше фашисты трубили о своих победах, тем неистовее хотелось Василию Ивановичу узнать правду. Пусть горькую, но только ее: жизнь уже убедила, что во всю глотку гитлеровцы орут лишь о том, что выгодно для них; Василии Иванович знал точно, что они о чем-то умалчивают. Но о чем? О какой своей неудаче?
Из разговоров раненых Василию Ивановичу было известно, что 11-я армия овладела Керчью и Севастополем, что 28 июня войска армейской группы «Вейхс» начали наступление из района Курска, а 30-го из района Волчанска пошла вперед и 6-я гитлеровская армия. Раненые болтали, что это наступление вермахта подготовлено так тщательно, как ни одно другое: спланированы и рассчитаны суточные переходы танковых колонн и пехоты, потребное для этого наступления количество снарядов, бомб, мин, бензина, продовольствия и всего прочего, без чего не обойтись любой армии на войне. Дескать, даже о колючей проволоке позаботились! О той самой, которая потребуется для ограждения лагерей будущих военнопленных.
Все это Василий Иванович уже знал, но Золотарь, высказав восхищение сводкой командования вермахта, вдруг понизил голос до шепота и сказал:
— Понимаете, пан Шапочник, а ведь эти победы вермахту огромной крови стоят. Солдаты прямо говорят, что после тех боев за Керчь и Севастополь иную ихнюю дивизию в батальон запросто свести можно было.
Сказал это Золотарь и пытливо уставился на Василия Ивановича: разволнуется или сохранит спокойствие?
Василию Ивановичу, похоже, удалось скрыть свои чувства, и Золотарь поспешил подстраховаться:
— Однако общее настроение у доблестных солдат вермахта бодрое, они верят, что эта летняя кампания закончится их победой!
Василий Иванович не только кивнул, он даже бормотнул, дескать, иного исхода и быть не может, хотя в душе возликовал: признание в больших потерях — свидетельство того, что настроение у гитлеровских вояк не очень-то хорошее; они здесь, в глубоком вроде бы своем тылу, не могут забыть тех недавних боев.
Тут же невольно пришло в голову, что Зигель, пожалуй, еще верит в скорую победу вермахта: уж очень спокойно он выслушивает утренние рапорты дежурных по комендатуре, хотя почти в каждом из них обязательно упоминается о нападении неизвестных злоумышленников на какой-нибудь полицейский пост, на солдат вермахта или на небольшую колонну машин, следовавшую ночью без должной охраны.
Новость о больших потерях фашистов Золотарь принес вчера; интересно, а с чем он пожаловал сегодня?
Золотарь не заставил долго гадать. Он, убедившись, что Нюська вышла из горницы, достал из кармана пиджака несколько листков бумаги и сказал, исходя радостью и усердием:
— Специально для вас, пан Шапочник, достал.
Василий Иванович глянул на листки и проворчал:
— Уже забыли, что я немецкого текста не читаю?
— Помилуй бог, разве можно допустить подобное? — обиделся Золотарь. — Для вас мы переводик данного документа изготовили. В единственном экземплярчике.
Перевод был исполнен на машинке, читался легко, но Василий Иванович, чтобы справиться с волнением и получше запомнить текст, читал медленно, вглядываясь в каждое слово этой новой инструкции гитлеровской верхушки: «…Следует воспитывать у немецких солдат чувство беспощадности… Следует поощрять солдат, своими действиями вызывающих страх перед германской расой… Никакой мягкотелости по отношению к кому бы то ни было, независимо от пола и возраста…»
Воспитывать у немецких солдат чувство беспощадности… Куда же больше быть беспощадным?! Ведь и сейчас честь и жизнь советских людей для солдат вермахта не представляют никакой ценности!
Но спросил Василий Иванович спокойно, даже вроде бы скучающе:
— У вас, пан Золотарь, этот документ породил какие-то мысли?
— Так точно, породил. А что, если и мы разработаем подобную же инструкцию? Для нижних полицейских чинов? Так сказать, поддержим и разовьем… Я уже и проектик набросал.
И вот в руке Василия Ивановича еще несколько листков, но теперь уже заполненных убористым почерком Золотаря.
— Хорошо, я ознакомлюсь… Только не кажется ли вам, пан Золотарь, что вы с огнем играете, большую политическую ошибку допустили?
— В каком смысле? — насторожился Золотарь.
— В прямом. Не слишком ли смело вы задумали приравнять в правах наших полицейских к солдатам вермахта? Быдло к чистокровным арийцам приравнять?
Теперь на лице Золотаря без малейшего усилия читались растерянность и самый вульгарный страх. Немного помолчав, он попросил:
— Позвольте, пан Шапочник, я изорву их…
— Зачем же? Я еще подумаю. Может, вы не зря трудились? — ответил Василий Иванович. И тут же сказал, будто вспомнив то, о чем давно следовало сказать: — Да, распорядись-ка мне дров завезти. Как гласит народная мудрость, готовить сани надлежит летом, а телегу — зимой. И лучше всего — долготье пусть привезут. Чтобы во дворе у меня его и пилили. — И добавил, словно стесняясь своей слабости: — Понимаешь, за годы каторги, которые пришлось советской Сибири подарить, полюбил я ширканье пилы. Оно для меня — что для другого соловьиное пение.
Пан Золотарь понимающе склонил голову и заверил:
— Сам прослежу, чтобы сегодня же привезли. Сам же и занаряжу полицейских на их распиловку.
— Зачем же полицейские? — то ли от недовольства, то ли от боли поморщился Василий Иванович. — Они тяжелую службу правят, они вот как свой короткий дневной отдых заслужили. Вы только прикажите дрова доставить, а мы с Генкой уж сами найдем, кому их пилить.
Сказал это Василий Иванович и будто в изнеможении уронил голову на подушку. Пан Золотарь, хотя и заметил, что начальство изрядно актерствует, виду не подал, он просто поспешил откланяться.
Часа через два или около того во двор въехала подвода с метровыми поленьями. Нюська как рачительная хозяйка вышла встречать ее, сама и указала, куда сложить дрова. Именно сложить, а не свалить, как намеревался возница. После обеда Василий Иванович наконец-то почувствовал некоторое облегчение и с помощью Генки и Нюськи перебрался к окну. Он первым и увидел мужика с мальцом, вышагивающих по дороге.
— Кто такие? Вроде бы не наши, не степанковские, — сказал Василий Иванович, не спуская с них глаз.
— Прикажете уточнить? — с охотой предложил Генка.
— Уточни… Хотя нет, просто подгони их к моему окну.
Генка рысцой вывалился за калитку и повелительно замахал рукой мужику, дескать, шагай сюда.
— Кто такие будете и почему здесь околачиваетесь? — сурово спросил Василий Иванович, как только они, обнажив головы, замерли под окном.
