они начинали сонно, но целеустремленно ненавидеть: ласковые глаза, бесцветное пальто времен похорон Черненко и кошачий Маряськин запах, прописавшийся в гардеробе Иоана Аркадьевича и торжествовавший всякий раз победу над каким-нибудь случайным дезодорантом.
Впору было наниматься в уличные торговцы эликсирами: «Хочешь похудеть? Спроси у меня!».
Потянулась полоса постных супов, с унылыми лодочками лука. Маряся стала поджарой, как ящерица, и научилась имитировать голодные обмороки.
Гарем совещался, что продать. Постановили — электромясорубку. Телевизор, как святое, оставили.
И тогда стала пропадать Арахна.
— Сестра, ты куда? — Старшая Жена заметила, как Арахна выуживает свой горчичный плащ из платяной свалки в коридоре и отряхивает его от кошачьей шерсти.
За пределы квартиры выходили обычно только дети Иоана Аркадьевича, унося в карманах листочки: спички — 5, мыло хоз. — 4, макароны… На родительские собрания ходил сам Иоан Аркадьевич (успевавший за время собрания набросать одного-двух уродов). Жены квартиру не покидали.
Арахна просунула руки в плащ.
— Закоченеешь… Косынку мою надень, — сказала мертвым голосом Старшая Жена.
— Мама, тетя насовсем уходит? Ей не понравилось у нас? Насовсем поэтому уходит? — высунулась из ванной Гуля Маленькая.
К коридору, где происходило действие, стали подплывать остальные женщины.
Взгляды Арахна выдержала. Неловко чмокнула Гулю.
— Я н-не ухожу. Мне д-денег в одном месте д-должны. Н-н-н-неподалеку. В-возьму и в-вернусь. С- сразу.
Слова, тихие, кривобокие, неубедительные, как елозанье спичкой по затертому коробку, встретили недоверчивым молчанием. Потом раздались голоса:
— Скажи Иоану Аркадьевичу, он за тебя деньги возьмет.
— Да-да, по доверенности.
— Куда в такой холод? Простынешь — чем прикажешь лечить? Лекарств нет. Разве что уриной…
Арахна колебалась. Потом села на корточки перед Гулей Маленькой.
— Я тебе к-книжку куплю, ч-чуковскую. Про «Д-добрый доктор Айболит».
— Картинки будут? — вздохнула Гуля.
Арахна кивнула.
— А мне? — подковыляла Зоя.
— Тоже к-к-книжку! И шоколадку — с в-во-оот такими орехами!
Вылетела из квартиры, чуть не упав (споткнулась) на лестничной площадке.
Закоченев в тонком пальто, Иоан Аркадьевич зашел согреться в подвернувшийся по пути собор — синий с белым, Успенский. Шла служба.
Чтобы не стоять без дела, обошел иконы. Остановился перед Божьей матерью: там, за частоколом свечей, звучала не различимая земным ухом колыбельная, но младенец все не засыпал, глядел строгим глазом на Иоана Аркадьевича и ждал молитвы.
А Иоан Аркадьевич согрелся и стал думать об Арахне.
Над головой проносились слова о грехе и покаянии; где-то крестились.
Представлялась Арахна, качающая на руках что-то теплое и продолговатое, наверное, сына. Остальные жены стоят поодаль, неподвижно беседуя друг с другом.
Мысли об Арахне вывели Иоана Аркадьевича из-под медного купола собора; появился вялотекущий трамвай «девятка», высекая каскады колючего электропламени.
Арахна с сыном на руках, жены поодаль, Толик и Алконост, в костюмах Возрождения, танцуют. Странные. Иоан Аркадьевич в их одиннадцать лет уже пережил несколько острых, как жгучий перец, романов. А эти ходят, сплетясь пальцами, никто им извне не нужен.
Иоан Аркадьевич сошел в моросящую желтоватую тьму.
Через несколько шагов узнал Арахну.
Шла на него, в невеселом горчичном плаще, походкой опытного лунатика, любителя сомнительных прогулок, сомнамбулы.
Губы, густо заштрихованные траурной помадой; в пальцах нетерпеливо шевелилась тонкая незажженная сигарета — Арахна сканировала встречных: прикурить.
Видимо, силуэт Иоана Аркадьевича выдавал безнадежного халявщика. Пройдя по диагонали сутулое пальто Иоана Аркадьевича, близорукие зеленые зрачки перелетели на другие попутные фигуры.
Конец рабочего дня. Найти мужчину, готового поделиться огнем с девушкой, навевающей приятные холостяцкие мысли, — несложно.
Вот она уже закуривает (Иоан Аркадьевич повернулся), зажигалка вынимает из тьмы ее лицо. Как в ту первую ночь, когда по квартире носили «вечные» свечи.
Запрокинув голову в промозглое небо, так что воротник сжал шею, как гаррота, он прохрипел:
— Я люблю тебя, Арахна!
На него посмотрели. Кто-то остановился. Кто-то, не останавливаясь, ограничился «психом». Вот и остановившиеся засмеялись и тоже двинулись дальше, по своим неряшливо заасфальтированным муравьиным тропам.
Иоан Аркадьевич обернулся.
Арахны не было.
Был — фонарь в мокрой бахроме объявлений «Продается квартира!!!». Были пестрые квадраты окон, словно приклеенные к стене четырехэтажки. Был, чуть дальше, ледяной неон аптеки с буквами DORIXONA. Не было Арахны.
Растворилась. Улетела в насморочный воздух, придерживая рвущийся плащ.
Арахна вернулась вечером, мокрая.
Уронив в коридоре какие-то пакеты, забежала в ванную; включила воду.
Через минуту в ванную зашла Гуля Маленькая, держа под мышкой только что добытого из пакета «Айболита». Арахна стояла под душем, отрешенно водя мочалкой вверх-вниз по бедру.
Устроившись на унитазе, Гуля деловито заболтала ногами. Прочла:
— Доб-рый док… тор Айболит. Он под деревой лежит.
— С-сидит. Сидит этот д-доктор, — усмехнулась Арахна, выходя из оцепенения.
— Принесли Зойке шоколад с орехой?
Арахна кивнула и принялась покрывать мылом плечи и грудь.
— Хорошо. Зойка поделится. Она ведь инвалид, знаете? Инвалиды не жадные.
Гуля вышла, запустив в ванную комок холодного воздуха.
«Идет! Идет!» — закричали дети.
…Сырая Арахна, в одном халатике (первое, что попалось в ванной), прижималась к шершавому пальто Иоана Аркадьевича.
— Я д-д-денег раздобыла… Во! — Из скомканного плаща выпали две тугие пачки.
Иоан Аркадьевич посмотрел с грустным удивлением.
— Уходила она сегодня, — объяснили ему из Залы, — Мы за ней Толика последить отправили, а он ее потерял.
— Не потерял я — не было ее нигде, — громко оправдывался Толик.
Услышав, Арахна отшатнулась от Иоана Аркадьевича. Ударилась затылком о торчащий в стене гвоздь, на котором громоздились детские курточки; курточки посыпались. Она, казалась, этого не заметила: лицо
