усмешлив, вовсе пропала открытость во взгляде, часто меняющем выражение — то он тяжелый и сверлящий, то быстрый и хваткий, как у ищейки.
Стал еще бо€€льшим непоседой. Изобретательно обнаруживает возможности покинуть Москву. Неутолимая тяга к странствиям! Таким и должен быть репортер. И все же… какая-то одержимость есть в этих частых перемещениях. Reisefieber, дорожная лихорадка.
Кроме того, появилась странность — он не летает в самолетах, предпочитая им поезда. Такое случается с пассажирами, однажды попавшими в катастрофу, но вроде бы грековские полеты заканчивались благополучно. Есть еще те, кто умеет чувствовать поэзию железных дорог.
Он по-хозяйски обживает доставшееся ему владение. Раздвинул шторы, резким движением решительно опустил стекло. Ну, помоги мне, мать-природа! Хлынуло дыхание леса. А с ним и ветер, попутный ветер.
В дверь постучали.
— Входите, не заперто, — Женечка даже не повернулся.
— Чайку принесла. Не соблазню?
Голос был не той проводницы, что встретила его при посадке. Напарница.
— Уже соблазнили.
И горестно, тоскливо подумал: «Должно было наконец повезти».
— Сколько вам требуется?
Он усмехается.
— Два стакана. При том условии, что вы составите мне компанию.
Теперь они смотрят друг на друга. Слова не идут. Говорить не хочется.
— Ну вот, — он нарушает молчание. — Не зря я год с лишним все мотаюсь по поездам дальнего следования.
— Памятливый, — произносит она.
Он соглашается.
— Это верно. Что есть, то есть. Такая работа. Мне расскажи — навек прилипнет. Изменница подалась в проводницы. Классно это она придумала.
Reisefieber. Дорожная лихорадка. Поезд несется с громом и лязгом. Все еще мимо летит сосняк, свежо и томительно пахнет хвоей.
Поезд распарывает время, поезд летит, свистя и воя, будто изрыгая угрозу. Летит, заглатывая, как версты, куски моей убывающей ночи вместе с ее истончившейся кожей.
Лети же, лети, моя песчинка, лети в неостановимом потоке, пока не иссякнешь, пока не растаешь, пока не исчезнешь бесповоротно во льду и пламени небытия.
2004–2005
