На заправке залили бак и купили подробную карту Смоленской губернии со всеми её партизанскими тропами. Понравился голубой червячок Десногорского водохранилища – решили посмотреть вживую.
У шахтёрского городка Сафоново (терриконы, вагонеточные пути, металлические конструкции над угольными норами) снова повернули на юг.
Вдоль обочины появилась настоящая степная полынь. Кажется, она называется серебристой. Я заметил, что чередование пейзажей уже не трогает меня так, как трогало в первые дни пути. Должно быть, ресурс готовности к очарованию не бесконечен и при постоянной смене декораций острота восприятия притупляется – дабы вновь отточить ее, требуется передышка, остановка картинки, долгий привал. С этой целью номады и придумали себе становища. Поговорили об этом.
По всему Дорогобужу за каким-то бесом растянули «лежачих полицейских». «Сузучка» насчитала шесть штук. Капа пошутила: вот, мол, как «Бархатная» ментяр рубит. Я подумал и улыбнулся, а то, чего доброго, решит, будто я не расслышал, и повторит. Вот Оля...
Переехали Днепр, который в этом месте не одолела бы редкая птица, разве что курица. По столь знаменательному поводу я сунул в щель приёмника «L. A. Woman» Моррисона, которого Капа терпеть не могла, – а нас с люткой он пробивал до печёнки... Что-то часто я её поминаю, шельму – Олю то есть, – хотя о ней и не думаю.
Остановились в Ельне, где в августе 41-го немцы получили по сопатке, потеряв в боях за город восемь дивизий.
В известном смысле я уже успел соскучиться по комфорту, поэтому в кафе «Теремок» первым делом отправился в сортир. Тук-тук, кто в теремочке живёт? Белый унитаз, сияющие кафельные стены, зеркало, умывальник, сушилка – как мне вас не хватало в дороге, милые!..
Свинина по-милански с грибами и сыром была приготовлено отлично. И порция взрослая, не сиротская.
После «Теремка» я пошёл за овощами и картошкой на видневшийся неподалёку рынок, а Капа – в лавку за пластмассовым ведёрком, стиральным порошком и хозяйственным мылом.
Бывалого вида мужики, окинув надменным взглядом мои клетчатые шорты, рубашку с обрезанными по плечи рукавами и жёлтую бандану, посоветовали встать лагерем на левом берегу Десны: он сухой и высокий, а правый – низина и густолесье. Значит, километрах в сорока южнее Ельни будет мост, так нам перед мостом надо уйти влево, на грунтовку – там, за деревней Колпино, найдём хорошее местечко. Мужики туда сами гоняют рыбачить.
Сначала мы всё-таки заехали на мост и осмотрели виды. По обе стороны до самых дымчатых далей между лесистых берегов катилась из-под Ельни на юг гладкая Десна. Справа от моста над тёмной посверкивающей водой кружились чайки, слева от берега к берегу, сложив на спине гибкую шею, летела серая цапля.
Вернулись немного назад и съехали на грунтовку. До Колпино дорога была вполне приличная, но за ним превратилась в глинистый просёлок с ямами и застарелыми лужами.
Вскоре я увидел, что по заглохшему полю, заросшему душистым разнотравьем с кустиками донника и голубыми звёздочками васильков, в сторону Десны отходит дорога. Чутьём поняв – то! – я на нее решительно свернул.
На лужке у берега стояла «Волга» со смоленскими номерами, рядом была разбита палатка армейского образца, рассчитанная если не на взвод, то как минимум на отделение. Тут же на солнышке в панаме и купальнике сидела дебелая матрона со складчатой структурой тела, возле которой возились визжащие дети.
Мы проехали метров двести вправо, оседлали сухую сосновую горку и сразу же сообразили, что другое место искать уже не будем.
– Ах! – сказала Капа.
Прямо под горкой блестела на солнце Десна, к воде вёл не крутой, но и не слишком пологий спуск, заканчивающийся прибрежной травяной полянкой, дальше вдоль реки тянулся просторный луг, оправленный по краю иван-чаем, а от визжащих детей нас отделял лесистый овраг, так что их было не видно, а только чуть слышно – по воде звуки скачут легко, как камешки-блинчики. Кроме того, тут был сколоченный на скорую руку стол со скамьями и обложенное камнями кострище. А вот комаров совсем не было! Похоже, мы прямиком попали на насиженное место бывалых ельнинских рыбарей.
Капа, нацепив купальник, затеяла на берегу стирку, а я, поставив палатку, отправился за дровами. То есть я отправился оглядеть окрестности этого чудесного места, а уже заодно прихватить по пути валежник.
Запахи июньского разнотравья кружили голову. С одной стороны заглохшего поля, которое мы недавно переехали, я нашёл на холме небольшое заброшенное кладбище, с другой – несколько яблонь и рельефный контур заросшего фундамента. Когда-то здесь была деревенька или хутор. Когда-то здесь жили оседлые люди, хрустели, облизывая с губ сок, яблоками и умирали. Теперь тут запустение и проходное место, сквозь которое несутся странники, охочие до перемены мест...
Неподалёку от фундамента цвела гуща бело-розовой таволги. В пушистых соцветиях копошились шмели и бронзовки. Я снял две золотистые и одну медную, как вдруг – и сразу радостно забилось сердце! – заметил роскошного мускусного усача. Потом ещё одного, а рядом – третьего.
Все усачи были разного цвета: один – сочный, искристо поблескивающий индиго, другой – сине-зелёный металлик, третий – зелёно-бронзовый с желтизной. Со своими усами они едва уместились в баночки. Когда брал их в руки, жуки цедили капельки молочного секрета, который благоухал, как пряный индийский парфюм. Чёрта с два я завтра отсюда уеду!
Вернувшись с валежником, сказал об этом Капе. Ей тут тоже понравилось – решили остановить картинку и развернуть становище.
6
День четвёртый.
Утром подумал про Капу: что нас связывает? Только одно небо над головой, один голод в желудках и одно бесчувствие в сердце. В смысле отсутствия любви. Поскольку все наши ночные слова о ней – чистая риторика. Отсутствие любви ведь тоже может связывать. Да и вообще после сорока (речь обо мне – Капе было тридцать) противопоставлять прошлой жизни новую любовь уже трудно. Поэтому приходится тянуть воз дальше – туда, где противопоставлять одно другому ещё труднее. И лишь вольные камни возвели в доблесть практику отвечать прошлой жизни жизнью новой, заведённой с нуля, с дырки... Но это для экстремалов. Для самых из них отвязных – не тех, кто, разогнав кровь экстравагантным излишеством, вновь надевает нарукавники и садится за счёты, а тех, кто, раз уйдя, больше не возвращается в расписанный календарь повседневности. То есть – не для меня. Я – нормальный. Настолько нормальный, что даже немного свечусь.
Долго плескались в Десне – вода была чудо как хороша. Вдали виднелись две надувные рыбацкие лодки. Над рекой в ослепительной лазури по своему пернатому делу летела цапля.
После речки аппетит был зверский: Капа слопала банку шикотанской сайры и половину прихваченного в Ельне лаваша, я же ударял по огурчикам / помидорчикам и густо мазал лаваш гусиным паштетом. Потом Капа, как удав, отползла на берег переваривать сайру и нежиться на солнышке, а я отправился осматривать поставленные накануне ловушки.
В овраге попались две довольно крупные садовые жужелицы (Carabus hortensis) и улиткоед, на лугу – красноногий бегун, пара тускляков и несколько мелких птеростихов, а на горке под можжевеловым кустом я совершенно неожиданно нашёл в ловушке самку дровосека-кожевника. Свои большие крылья здесь ей, видимо, было не расправить, поэтому, пытаясь выбраться, она устало сучила по гладкой стенке ножками. Как она сюда угодила, раздолбайка?
В зарослях вчерашней таволги добыл ещё одного мускусного усача.
От удовольствия в голове моей толклись обрывки нелепых мыслей: «Взять крыжовник – в само название уже вписаны язвящие шипы... Эх, вот бы как-нибудь половить рыбу бакланом с перевязанным зобом!.. Однако если мы простоим здесь ещё день-два, неплохо бы набить запас в сусеки...»
В отличие от предыдущих, последнее соображение было вполне здравым. Оставив Капу сторожить бивак, я оседлал «сузучку» и, отыскав на подробной карте Смоленской губернии какую-то бледную стёжку, покатил в Десногорск.
