советуясь с людьми, которые были для меня авторитетом, все монеты прозвонил – так что нести на телефонную станцию, как я честно решил в конце, было уже нечего. Были воспоминания о двух атлантах, подпирающих балкон на Саперном переулке. Один из атлантов в ботинках, а другой почему-то без, и этой странной разницей я пытался рассмешить ребят.
А что здесь? И здесь можно найти твое – главное, ты сам себя не забудь! Замерзнув, но собравшись с духом, бодро сопя, я ехал обратно.
В первом моем рассказе шпион прячется в горе творога, и когда милиционеры эту гору творога съедают, он ныряет в гору масла. Чтобы писать такое – разве важно, где жить? И здесь есть такое! Я бодро озирался… Где?
Помню, я ехал через широкий длинный мост. Под ним сверкало бескрайнее море рельсов. Отсюда было километров пять до Московского вокзала, и тут товарные поезда рассортировывали, распихивали по степени важности на второй путь или на двадцатый. На краю рельсов, почти у горизонта, стояла белая двухэтажная будка с железным балконом, и из нее гулко доносилось: 'Тридцать седьмой-бис на четвертый путь! Двенадцатый литерный на резервный путь!' Ну и что радостного в этом царстве железа? Я с тоской глядел из окна автобуса за край моста.
Под этот мост как раз с грохотом уходил длинный состав с красивым, золотистым сосновым лесом – на каждой платформе бревна лежали высокой горкой. Один вагон со стуком исчез, второй… десятый… тридцатый… последний! Увозят за границу наш лес!
И только я успел это подумать, как из-под того же края моста выскочил встречный поезд, точно с такими же бревнами на длинных платформах!
Я радостно захохотал. Мои любимые сюжеты не исчезли, нашли меня. Или я их?
Жизнь обеспечивала меня сюжетами. И какими! Однажды, помню, мы сидели с женой в нашей квартирке на болоте. За окнами – тьма. В стране – застой. Магазины пусты. Дочка в школу пошла, и приходится ей, малютке, на автобусе в школу добираться через эту пустыню – поблизости школы нет. И в субботу учится, когда даже рабочие отдыхают. Ну что за жизнь?
И вот теперь – все глаза проглядели. Подъезжают изредка автобусы к остановке на противоположном углу – мы даже привстаем на табуретках, чтобы, не дай бог, не проглядеть. Вываливается толпа – люди измятые, еще продолжают ругаться. Ее нет! Надо было поехать встретить ее у школы, но эта жена, лахудра, разве позаботится о чем? А ты – позаботился о чем-то? Полный завал. И на работе все чувствуют, что мысли мои заняты другим, и в этом 'другом' тоже полная разруха! Все рассказы мои, посланные в редакции, неизменно возвращаются, иногда без комментариев, иногда с ними. Комментарии типа: 'Перестаньте эту дрянь посылать, у нас уже экзема на руках от ваших рассказов!' И даже если бы деньги были – продуктовые магазины пусты! Из еды – только хек, большим кубом, купленным впрок, на балконе. Всю зиму серебрился, как айсберг, но теперь, с весной и оттепелью, стал расцветать всяческими оттенками – лиловым… синим… желто-ядовитым. Что делать?
И вдруг звонок в дверь. Мы кидаемся открывать, – как же это мы доченьку свою проглядели? – радостно распахиваем. Стоит злобная коренастая тетка. Вместо всех приветствий и разъяснений произносит:
'Ага!' – и, оттолкнув нас, врывается в квартиру. Мы с изумлением глядим, как она подбегает к нашим кроватям, срывает одеяла, разглядывает белье. И снова радостно восклицает: 'Ага!' – и срывает наше белье, связывает в огромный узел. И направляется к двери… 'Вы что?' – лепечем мы робко. 'Вы взяли мое белье!' – злобно произносит она. 'Когда?' Не ответив на этот вопрос, лишь гулко жахнув дверью, она выходит. Постояв неподвижно, мы с женой начинаем хохотать. Вот только этого штришка нам и не хватало для полного счастья!
– Вот видишь, все и устроилось! – радостно говорит жена, так, будто нам денежный перевод принесли, а не белье вынесли. – Ни-ся-во-о! Все будет нормально!
И этот бодрый сюжет, ясное дело, подарила она: в прачечной выясняется, что это она утащила чужой пакет!
– Ну, ты просто кладезь! – сказал я.
– Я стараюсь, Венчик, – скромно проговорила она.
Да. Старалась она! Однажды я оказался в больнице и попросил ее принести мне маленькое зеркальце. На другой день я услышал возле палаты грохот. Распахнулась дверь – и жена моя с нашим верным другом
Никитой вкатили с дребезжанием в палату старый трельяж, который раньше стоял у нас в прихожей.
– Вот, Венчик, как ты просил! – сияя, доложила она.
Все больные, а в основном были прооперированные, хохотали, придерживая швы. Нонна радостно поглядывала на них. Друг Никита вытирал пот.
– Все! Иди! – сказал я ей.
– Хорошая у вас жена! – сказал мне сосед, интеллигентный старик.
– Ну как сказать…
В некотором смысле, конечно, повезло. Истории с ней происходили то и дело. Когда я только поступил в секретный почтовый ящик, меня в первый же день вызвали в отдел кадров.
– Это ваша жена? – мне показали в окошко. – Откуда она знает наш адрес?
Место, конечно, знали все, тут работало большинство наших выпускников, но радостно махать рукой в окно отдела кадров – это могла только она!
По работе мне регулярно приходилось уплывать. Возвращался я поездом.
Он долго шел по унылым северным местам. Помню ночь, какую-то унылую станцию. Пустая платформа тускло освещена фиолетовым светом.
Проводник, зевая, стоял у вагона. Потом сделал шаг. Двумя пальцами выдернул из урны бутылку и поставил на площадку. Я смотрел с отчаянием в темноту за платформой. И вот из этого я хочу что-то сделать, что-то написать, порадовать человечество? Чем? Вторую часть ночи я маялся на откидном стульчике в коридоре. Медленно светало, в кустах стоял мокрый туман. Туман был и в городе, пока я ехал на троллейбусе к дому.
Когда отсутствуешь даже недолго, всегда кажется, будто без тебя что-то произошло, причем обязательно нехорошее! Еще из автобуса пытался я разглядеть свои окна. Занавески вроде на месте, но это еще ни о чем не говорит! Я выскочил на тротуар, побежал к дому. Для скорости хотелось запрыгнуть в окно… спокойно, спокойно! Вошел в парадную, сел в лифт, поднялся, вставил ключ, со скрежетом повернул.
Запах в квартире прежний – это уже хорошо. Пахнет паленым, но по-хорошему. Знаю этот запах – перед уходом гладили, значит, ничего трагического не произошло. Еще – запах едкой вьетнамской мази: значит, дочка снова в соплях, но в школу все же пошла. Молодец! Хоть и не знала, что я сегодня приеду. Можно слегка расслабиться, неторопливо раздеваться, оставляя вещи на стульях. Никого! Тишина!
Блаженство! Я зашел в туалет, потом, сладко почесываясь, на кухню. И застыл! Жена и дочь тихо и неподвижно сидели на табуретках. Сколько ж они просидели не шелохнувшись?
– Ты? – проговорила жена. Лицо ее медленно приобретало нормальный цвет.
– А вы кого ждали?
– Да кого угодно! – мрачно произнесла дочь.
– Балда эта ключ потеряла! – уже весело заговорила жена. – Один ключ остался. Я позже уходила и ключ ей оставила в ящике, в газете, чтоб она вошла после школы, – и кто-то ключ из ящика спер! Сосед нам стамеской открыл. Так что, когда сейчас ключ зашуршал, мы кого угодно ждали!
– Но это всего лишь я. Да, с вами не соскучишься!
Да, напряг они умели создать! Вышли из дома втроем, и я последний наш ключ дочери отдал – из школы она раньше должна прийти.
Вечером возвращаюсь – обе на ступеньках сидят!
– Ну?
– Ранец ее, с ключом, автобус увез! Вылезала – а ранец внутри зажали, и автобус увез!
– Ясно.
Поехал на автобусное кольцо, ползал там в их грязной кладовке…
Ранец нашел!
