обычный цвет соленых озер. На дальнем плоском берегу вздымались могучие пальмы, и дальше они шли сплошняком, – достигнув их, мы долго ехали под густыми кронами. То был знаменитый оазис Тузер, столица фиников, самых сочных и сладких, на острове среди соленой воды. И, повторю, этот симбиоз вовсе не показался мне диким и странным, наоборот, – он наиболее точно отражал суть жизни и даже искусства: чем солонее вода, чем больше нужно труда (финиковую пальму, как сказал наш гид, надо 'обнимать' всю, сверху донизу, четырежды в год), тем слаще финики. И парадокс этот – на самом деле – норма. Чем горше жизнь, чем опасней труд и невозможней победа, тем финик слаще.
Я боюсь и в то же время зову тяжелые волны жизненного моря, каждая из которых может погубить меня навсегда и когда-нибудь погубит.
– Ну давай… давай! – азартно говорю я идущей от горизонта тяжелой волне. – Давай! Пугай! Все равно же станешь моей рабой, на мою мельницу воду будешь лить!
И до тех пор, пока удается устоять на ногах, высота и свирепость волн только радуют. Вот она катится, пугая людей, а я смотрю на нее с прищуром… Так… Ты у меня пойдешь в третью главу! Конечно – если не слишком хилой окажешься!
Помню, как я тонул в Крыму. Силы уже кончались. Тем не менее с каждой новой волной я отчаянно, быстро греб, надеясь выкарабкаться – до берега можно было плевком достать, беспечные пляжники были рядом,
– но выползти на дивный песчаный берег опять не удалось: возвращаясь в море, волна каждый раз относила меня дальше, чем я только что был.
'Напишу! На-пи-шу!' – диктовал я себе, выгребая. И видел опять, выныривая из откатной волны, что берег стал дальше. Да, с тоской понимал, вряд ли море устанет раньше, чем я: мои руки и ноги уже дрожат, налиты предсмертной сладкой истомой, а море даже еще и не заметило, что борется со мной! 'На-пи-шу! На-пи-шу!' Отнесло снова.
И вдруг – спокойствие и даже смешок: 'Как же ты напишешь, если утонешь? Оно что – не понимает этого?' Высокомерное удивление мое помогло выгрести – я вышел нагло и даже несколько оскорбленно. Вот так-то! Стихии должны знать свое место… в третьей главе. Раз все вокруг пока подчинялось мне и моей работе, так что это за цаца такая
– стихия? Почему для нее должно быть исключение у меня?
Нагло считаю пока, что так же будет со смертью – дадут написать и даже откорректировать: будет членам Союза писателей такая льгота за выслугу лет.
'Обуть в свои тапочки' все, что происходит на свете, заставить работать на тебя, укротить, загнать дикого зверя в клетку фабулы – дело упоительное и нескончаемое: 'звери' кидаются со всех сторон. И сделать это можно лишь словом, а порой, когда изощренный твой слух достигает совершенства, лишь легким шевелением этого слова, изменением нескольких букв. Скажешь вместо ледяного, официального слова 'товарищ' дурашливо-ласковое 'товарышш', и все – тот, с кем только что враждовали, уже друг. Рай – не после жизни, не в небесах и не за морями, а у тебя на языке! Власть языка всесильна и безгранична, и важно – какую задачу ты ему дашь.
'Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!' По этой фразе я жил. И возражения не принимались. Досадные мелочи, затмевающие этот шедевр, небрежно отбрасывались. И было хорошо.
С годами 'отбрасываемое' превратилось в гору, достающую до солнца и затмевающую его. Но чем замечателен писательский труд – он позволяет и негативное оценить позитивно, ценишь уже не жизненный результат, а выразительность! Что там быт? Смерть все равно все имущество отнимет. Зато – как совершенна стрела, которую враг пустил в тебя, и ты ее срисовал, и оставил в вечности! Вот это – результат! Останется жить лишь звонкое слово – и то, чего звонкое слово коснется!
Недавно мы с одним другом-коллегой, привыкшим себя вести вельможно и вальяжно, зашли в ресторан.
– Куда вы нас посадите, любезный? – оглядывая заполненный зал, нараспев и слегка 'в нос' прогнусил мой приятель.
– Вас? – Официант оглядел нас с ног до головы. – Только на кол!
– Как-как? – восхищенно воскликнул я. Может быть, он все-таки сказал
'на пол'? Тоже выразительно, но не слишком…
– Только на кол! – с наслаждением повторил он. Прелесть!
Ужасы жизни, упакованные в знойные слова, уже не ужасы, а алмазы, которые тоже, как знаем мы, крепчают лишь под большим давлением. Для писателя империя слов гораздо важней империи обстоятельств. Именно упаковывая в слова самое горячее, писатель наслаждается. И это позволяет ему испытывать счастье там, где любой другой был бы несчастен. Не всегда писатель побеждает – но сражается всегда.
'Гроб с глазетом'. 'И с клозетом?'. Добавка неудачная. Тут – проиграл. Но – сразился.
'Что такое, ё-моё? Не принять ли мумиё?' – бормочу я, когда неможется, и многие уже взяли у меня эту усмешку в долг и защищаются ею. Слова защищают тебя, как частокол. И частокол этот сделан из несчастий.
'Подвижен, как ртуть, и так же ядовит' – и враг уже 'тянет' лишь на насмешку, а на большее уж никак!
'Сколько злобы в этом маленьком тельце' – после этого врага уже можно упаковывать в спичечный коробок!
'Формально все нормально' – фраза эта позволяет не унывать в любых обстоятельствах.
'Все сбывается. Даже оговорки'.
'Решил поднять семью на недосягаемую для себя высоту!'
Если я упускаю что-то, что считается у других очень важным (а такое случается почти всегда), я формулирую так: 'Знает любой дурак – но я не дурак, и поэтому, видимо, не знаю'.
Когда я терплю поражение там, где успеха добиваются все кому не лень, я утешаю себя: 'Единственное, не оставляющее в жизни и искусстве следов, – это среднее. Мне оно ни к чему'.
Когда происходит что-то ужасное, говорю: 'Даже воротник его поседел от ужаса!'
Прелесть мира побеждает. И легче всего – в словах.
На пыльной вывеске 'Следственный отдел' написано чьим-то пальцем: 'Ура!'
И, конечно, главный твой противник – ты сам. Вот с кем действительно много надо работать!
'Все проблемы возникают из-за ошибок. Если тебе вдруг начинает казаться, что все плохо и все вокруг негодяи, – это лишь значит, что ты основательно сбился с пути'.
После очередного обмана успокаиваю себя: 'Трудно, что ли, обойти вокруг пальца, если человеку это приятно?'
'Надеешься – будут выданы золотые кирпичи? Никогда не будут выданы!
Строй так!'
'К сожалению, не могу с вами драться, потому что слишком шикарно одет'.
'Я запутался!' – 'Так распутайся! Моральные изменения, в отличие от физических, могут произойти за долю секунды'!
'То и дело ловил на ней мои взгляды'.
'Давно уже надо было это потерять!'
'В просьбе моей прошу отказать'.
Но и радость, конечно, не отпускай:
'Вьюга помыла окна'.
'Не понимаю, но одобряю'.
'С десяти до одиннадцати я тебя жадно жду!'
'Дед, а дед. Тет-а-тет?'
'Единственное, что огорчает… забыл что'.
'Визитер-бузотер'.
'Успеваем!'
'Побывал в ста семнадцати странах мира, включая несуществующие'.
'Подошел к длинной очереди, демократично стал вторым'.
'Да. Я избалован, но исключительно самим собой'.
