Востока в пьяном виде выпал из поезда, сломал руку – и тут же женился… Потом Амгыльда долго жила у него на даче, но Ване как-то все было недосуг- новые удовольствия и новые неприятности искали его! Да, действительно! Представители многих народов – их число у нас более ста – на моей памяти разыскивали Ваню, но в основном с угрозами: что-то там он у них спер, какие-нибудь оленьи торбаза, вышитые бисером, – но богатства, надо сказать, не копил – “уведенное” от одного друга дарил следующему. Василий
Пуп, главный оплот нашей дружбы народов, брал Ваню несколько раз на разные курултаи, но закаялся – уж больно бурно Ваня дружил!
Ему? – я вопросительно поглядел на Ваню, потом на Кузю, и тот многозначительно “кивнул ресницами”… Ну что ж! Годится!
Слава богу, что мою душу не запятнала незаслуженная слава!
– Мы должны с вам поговоритьотдельно, не уходите. – Жесткий голос Втаховой настиг меня буквально в дверях.
…“За хорошей дружбою прячется любовь!” – эту песню мы слегка насмешливо пели с Фатьмой, сидя на диване на семнадцатом этаже минской гостиницы “Дружба”, где и познакомились тогда на всесоюзном слете молодых дарований тогда еще могучего Советского
Союза.
“Торчат лопатки татарчат” – сейчас я вспомнил лишь одну строчку молодой поэтессы. А может, она ничего больше и не написала?
Просто ей зачем-то было надо оказаться на этом слете, и она придумала эту строчку- а дальше уж комсомольские органы республики, где у нее все были родичи, сделали остальное.
Потом мы встречались на подобных слетах два года, она считалась поэтессой, я – прозаиком, но о литературе, насколько мне помнится, никогда не говорили, зато чего только не придумывали другого!
– Торчат лопатки татарчат? – спрашивал я ее при встрече.
– Торчат, куда они денутся! – лихо отвечала она.
Все эти слеты стали для нас лишь способом встреч и проходили столь бурно, что не только она прекратила сочинять стихи – не до этого! – но даже я под ее влиянием почти бросил писать прозу: не до того!
Помню, как однажды на семинаре в Дубултах, продолжавшемся две недели, я так ни разу почти и не заглянул в свой номер – зашел только лишь за машинкой, уже уезжая. Вдруг схваченный грустью, я постоял над письменным столом, за которым, по идее, я должен был трудиться не уставая… вместо этого он, девственный, покрылся слоем пыли! Куда меня тащит – и еще утащит – жизнь в образе этой раскосой бестии?
Я постоял над столом (внизу уже сигналил автобус), по пыли написал пальцем: “Мудак!” – и направился к лифту.
Потом она, когда пришли веселые времена, организовала какую-то артель с помощью своих братьев комсомольцев, а ныне бизнесменов
– по пошиву детских носочков, почему-то на Кипре.
– Сшить ребеночку носочки, причем именно на Кипре, – разве не заманчиво? – усмехалась она.
Ее веселая лихость, раньше уходившая на мелочи – например, очаровать дежурную по этажу, чтобы та меня всегда пускала, – нашла теперь достойное применение. “Лопатки татарчат” торчали теперь по всему миру- она звонила мне то из Хельсинки, то из
Парижа.
Помню ее отчаянный автопробег по гололеду из родной Казани в
Москву. В тот раз мы были с ней уже в самом роскошном московском
“Гранд-суперконтинентале”, ели из золота.
– А хочешь книгу свою выпустить, в золотом переплете?
– Так ты, выходит… золотое дно? – вдруг, задумавшись о чем-то постороннем, пробормотал я.
– Золотая лихорадка! – Она прыгнула мне на колени.
Да-а… Было дело под Казанью. Но в тот момент я вспомнил, что моему московскому брату, у которого я официально остановился, должны позвонить из ленинградской редакции: судьба рассказа решалась!
– И ты можешь уйтиотсюда? – Она окинула взглядом окружающую роскошь.
– Запросто, – кротко ответил я.
– Да… жесткости я у тебя научилась! – сказала она тогда.
– А я – у тебя!
Может, тогда я и обмишулился? Как раз тогда она прочла мне гороскоп – именно мой звездный знак вместе с ее звездным знаком ждут большие дела!.. Похерил! Поперек звездного неба пошел! Вот и результат. А чё? Нормально.
Уж и не помню, чем я тогда увлекся. Только точно помню, что
“чем”, а не “кем”! На второй день уехал из Москвы на эти… ну, как их! Забыл!.. Похороны – вот! Потом вернулся к ней, но уже не тот. Похоронами заслонился – всегда умел использовать чужие несчастья для своих дел! Вернулся, но уже квелый. Федот, да не тот! Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот.
– Любишь, значит, страдать? – холодно спросила она меня, когда я вернулся.
– Не то чтобы люблю, – бормотал я. – Но без страданий тоже нельзя. И задача писателя – научить людей пить страдания не из лужи, а из какого-то сосуда.
– Ну-ну… А я так тебе скажу: пока ты меня мишулил да егорил, твои лучшие силы ушли.
– …Возможно.
Разговор тот – судьба точно выбирает – происходил уже в каком-то мерзком отельчике, окнами на хоздвор. Что заслужил! И потом я, бездушно-пунктуальный, сварливо-блистательный, сиял на следующем семинаре- уже без нее.
И вот теперь она в моей квартире… И что интересно – за ее деньги. И арендную плату с западной пунктуальностью отдает вовремя. Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, но в ней они сошлись!
– Выпьешь? – Она открыла шкафик.
– Да! – ответил я жадно. Мой принцип последних лет: на халяву – всегда! Отказываться – грех. Тем более халява, как правило, не из своего кармана, и уж у нее, хитро-веселой, точно какой-нибудь представительский счет.
Бутыль стала булькать. Фатьма прислушалась к гулким голосам моих друзей, удаляющихся по двору.
– Паук увидел червяка – и подружились на века! – Она усмехнулась.- Твой стих.
Возможно… Я жадно глядел на бутыль. Последние три года единственный мой заработок – телепередача “Разуй глаза”.
Закрывается.
– Ну… за встречу! – сказала она.
– Это логично, – подтвердил я.
Ее передернуло, как раньше: все такой же идиот!
Пустые стопки стукнули по столу.
– Да-а… все-таки я поселилась в твоей квартире! – усмехнулась она, оглядывая кухню (сама меня сюда привела!). – Правда, не совсем в том качестве, о котором когда-то мечтала!
Ни о чем она таком не мечтала – все врет! По делу приехала, на огромный оклад, представительницей гигантской фирмы, якобы для благотворительности… Ну а на самом деле, конечно, чтобы меня соблазнить!
Но сейчас она больше меня устраивает в строгом облике верной жены американского предпринимателя Блакоса, грека по национальности, вице-президента фирмы “Пауэлл”… И это немало!
Это раньше, на семинарах тех, мы осматривали зал во время завтраков: “Ну что? Кого сегодня будем когтить?” И когтили же!
Но это – в прошлом! Сейчас она меня устраивает… да это я уже говорил! Так в чем, собственно, дело? Я холодно-вопросительно уставился на нее.
– Ну как тебе… эта идея? – Она кивнула на экран монитора, где продолжал лететь фиолетовый “чернильный ангел”.
