Из-за стола с одобрением крикнули:
— Бал продолжается, господа офицеры!
Милка, это случилось за перегородкой, укусила Волосатика.
Взбесившись, он стал бить ее по губам, расквасил лицо. Пообещав выбить зубы, для пущей безопасности ее вытолкали из штабного вагона, а Зойку, которая все время молчала, оставили до утра.
Но и Зойке внушили напоследок, что, если и она себе позволит что-нибудь подобное, они изнасилуют Шурочку. Нет, они отдадут ее для потехи Петьке-придурку, у которого в голове, как известно, торричеллиева пустота, зато своей ялдой может невзначай кого-то зашибить.
Кричал Волосатик, а другой, Синий, только улыбался. Один Белый Леша продолжал сидеть за столом, раскачиваясь, как маятник, и не поднимая стриженой головы.
Но однажды отреагировал, ни к кому, впрочем, не обращаясь:
— Зойку не трожь! И сестру ее! Слышите? — И членораздельно: Зойка… мне… нужна…
И все заткнулись.
8
Милка в углу вагончика рыдала так, что никто из нас не мог заснуть.
И стук колес не заглушал. Как ни старалась утешить ее теть-Дуня, мы всё слышали. Замолкнув, она снова прорывалась, да еще с каким-то подвыванием. Временами ее рвало.
Тихая от природы Милка блажила на весь товарняк, а всегда шумная, дерзкая Зойка молчала, как пришибленная. Уткнулась своей Шурочке в живот, дыхание затаила. Будто впрямь ее нет. А теть-Дуня только вздыхает. Какие можно слова найти, если нет защиты ни ей, ни всему вагончику?
Ван-Ваныч любил повторять, что бродили иудеи по пустыне, тоже не видели исхода. Но он же потом, говорят, наступил. Наступил… Через сорок, что ли, лет. Эдак, если мы доживем, нам будет за полсотни…
Но доживем ли?
— Давайте, — говорит теть-Дуня громко, чтобы все слышали, — песню про любовь скажу!
— Про любовь? — удивляемся мы.
— Ага. Про любовь.
— Какую такую любовь? Какая у этих… у штабистов? — спрашиваем серьезно. Другой любови никто не знает.
— Нет, — возражает теть-Дуня. — Я скажу про настоящую любовь.
— Разе она бывает?
— Спою, узнаешь. — И после некоторого раздумья: — Из моей деревни песня-то. Значит, как бы про мою жизнь.
А после вздоха пронеслось. Голос у теть-Дуни за нервы цепляет. В песне той, значит, встречаются двое, ну она, девушка, как теть-Дуня в молодости, и он… Непонятно кто, но душка-парень. Не чета штабистам. И вот теть-Дуня молит его:
А он ей в ответ:
Но теть-Дуня возражает:
В общем, теть-Дуню отдали замуж за старика. Я его представлял в виде Петьки придурка, только с бородой. Это еще смешней.
А теть-Дуня со вздохом заключает:
Все молчат, переживают. Даже Милка не блажит. Но мы-то знаем, это для нее пели. Когда слов для утешения нет, песня утешает. Может, теть-Дуня это сейчас сочинила? Да нет, рассказано-то издалека. Это так раньше жили: дом, мать… луна. Разве сейчас можно представить?
Сейчас только вагончик. Если бы теть-Дуня про сейчас пела, то вышло бы у нее другое. Ну хотя бы такое вот:
9
Теперь каждую ночь нас с Шабаном выводят на танцы под прицелом винтовки. Как на расстрел все
