В своих ящиках я нашел номерные знаки Флориды и поставил их на новый «форд». Я всегда вожу с собой документы на разные имена и несколько наборов разных номерных знаков.
Кто-то в Гудзоне, штат Флорида, ожидает приезда Эрла Дрейка, поэтому Эрл Дрейк должен исчезнуть. Я стал Честером Арнольдом из Голливуда, штат Флорида, садовником. Когда нужно, я становлюсь садовником, причем очень хорошим.
Я подтащил тело моего безымянного благодетеля к новому «форду» и положил в багажник поверх инструментов. Тело с трудом поместилось, но, когда я как следует надавил на него, крышка багажника закрылась.
Затем я сел за руль и отправился в путь.
Каждые пять миль я выбрасывал из окна кусок разрубленого номера. Благодаря этому мне удалось не заснуть. Пошел дождь. В западном Техасе дожди идут очень редко, но когда уж начнет лить, то небо открывает все свои краны. Я согнулся за рулем, стараясь внимательно следить за дорогой, но и не забывал выбрасывать куски номеров.
Через сорок миль начался участок дороги, где велся ремонт. В Техасе дорожное начальство настолько уверено, что не будет дождя, что им даже в голову не приходит оставить одну полосу шоссе с покрытием. Они просто убирают асфальт от одной обочины до другой и ездят по грязи до тех пор, пока не будет положено новое покрытие. Так что если вы попали под дождь, вам предстоит американское родео по шести дюймам вязкой техасской грязи.
Дождь был настолько сильным, что даже при скорости пять миль в час я не был уверен, что не застряну. Чтобы не сбиться с дороги, я следил за светящимися столбиками, установленными дорожным департаментом.
Отъехав от Эль-Пасо на двести миль, я начал искать подходящую дренажную трубу и, проезжая над глубоким оврагом, увидел то, что мне было нужно.
Открыл багажник, вытащил оттуда своего спутника и скатил его по крутому откосу. Через несколько секунд услышал я донесшийся снизу всплеск и поехал дальше.
Остались далеко позади Марфа и Алпайн, сверкающие огнями в темноте ночи, пронизанной струями дождя. Между Сандерсоном и Дель-Рио я почти заснул и чудом не врезался в дерево.
Грязное серое небо над Брэктевиллем начало светлеть. Неожиданно у меня свело правую ногу, причем так сильно, что пришлось убрать ее с педали газа, Я остановился, вышел из машины и обошел ее пару раз, но так и не избавился от судороги. Через город я ехал, нажимая левой ногой на педаль газа. Наконец я остановился у мотеля на окраине. Разбудил владельца, успокоил с помощью банкнота в двадцать долларов, взял ключи и направился, все еще хромая, в комнату, которую он мне выделил.
От Эль-Пасло я проехал 450 миль. Это был длинный, очень длинный день.
IV
Прошел год с тех пор, как я ушел из дома. Я работал с полуночи до восьми утра на заправочной станции на окраине северного города в штате Огайо. Погода была холодной, холоднее, чем сердце проститутки в декабре, но денег на жизнь мне хватало. С двух ночи до семи утра на станцию заезжало не больше полдюжины автомобилей, так что я сидел в теплом помещении станции, положив ноги на электрическую батарею, и ждал, когда наступит рассвет.
Или слушал рассказы Олли Барнса.
Это был странный парень. Мне было непонятно, почему он с его внешностью и дипломом колледжа проводит всю ночь на заправочной станции, болтая с молодым парнем. Сперва, естественно, я принял его за гомосексуалиста. Потом понял, что ошибся, но все же ничем не мог объяснить его интереса ко мне.
Он был высоким, стройным, с бледным узким лицом и высоким лбом, в очках в стальной оправе. Ему было около тридцати. Когда оп говорил необыкновенно мелодичным своим голосом, его маленькие, красивые руки нервно дергались.
Две-три ночи в неделю он работал на заправочной станции — до пяти утра. Я не мог понять, как ему удавалось не заснуть на работе — Олли был бухгалтером. Он много рассказывал о городах, в которых он побывал, о том, что ему довелось увидеть, но никогда не говорил о себе. Он рассказывал про балет, книги, картины, оперу, путешествия, архитектуру… Я попытался объяснить ему, что он говорит со мной о вещах, которые я не очень понимаю. Потом заметил, что это не имеет для него значения, перестал возражать и слушал.
Однажды утром за ним приехал полицейский автомобиль. И его увезли. Было около четырех утра, и он, как всегда, говорил о книгах, горячо и увлеченно. Но когда он увидел высокого мужчину в гражданском, идущего к входу на станцию, его лицо рассыпалось, подобно аспирину, упавшему в воду. Мне показалось, что он собирается бежать, но понял — уже не успеет.
Полицейский стоял в дверях. Сразу стало холодно.
— Ну что ж, поехали, Оливер, — сказал он. Непроницаемое лицо мужчины было широким и плоским, с высокими скулами.
— Нет, — прошептал Олли. — Нет! — Это был крик отчаяния. Он бросился к выходу, но полицейский встал на его пути, схватил за воротник рубашки и потащил к распахнутой двери. Дверь захлопнулась.
Я понимал, что по совершенно меня не касалось, но все-таки подошел к машине. За рулем сидел полицейский в форме. Я постучал по закрытому окну. Олли плакал. Полицейский опустил стекло и посмотрел на меня.
— Что все это значит? — спросил я.
Полицейский сидел, склонив голову, будто прислушиваясь к словам, доносящимся с заднего сиденья. Вдруг он резко поднял стекло, включил передачу и выехал на шоссе.
Растворились в ночи задние огни полицейской машины. Было очень холодно, небо было затянуто облаками, и только огни заправочной станции светились в темноте. Арест Олли не касался меня — официально, — и я не мог уйти и бросить станцию. Я вошел, дрожа от холода. Пальто Олли все еще лежало на стуле.
Несколько раз я звонил в полицейский участок. Никто там не слышал об Олли Барнсе. Я описал высокого мужчину, который арестовал Олли. Этот мужчина оказался им хорошо знаком. Его звали лейтенант Уинник.
В пятом часу пошел снег. Мне то и дело приходилось брать лопату и расчищать въезд на заправочную станцию. К рассвету снегопад усилился, подул сильный ветер. В восемь часов пришел мой сменщик, но мне пришлось задержаться больше чем на час, чтобы помочь ему убирать снег и заправлять все увеличивающийся поток автомашин.
Когда я освободился, автобусы уже не ходили. Я взял пальто Олли и пешком отправился в город. Намело сугробы высотой в пару футов. Ледяной ветер обжигал лицо. Но несмотря на холод, я обливался потом, входя в дверь полицейского участка.
Я не знал, что привело меня сюда. Я чувствовал, что Олли не такой уж безупречный человек. И все- таки, если бы я оказался на его месте — неужели мне не захотелось бы, чтобы кто-нибудь выяснил, в чем дело?
Я подошел к дежурному сержанту и начал расспрашивать его. А он вместо того, чтобы отвечать на мои вопросы, стал допрашивать меня. Кто я такой? Где живу? Где работаю? Почему проявляю такой интерес к Оливеру Барнсу? Наконец, посмотрев в журнал, он ответил, что никакого Оливера Барнса у них нет.
Тем не менее я не уходил. Никто не прогонял меня, просто не обращали внимания. Жара в приемной была такая, что меня стало клонить ко сну. В одиннадцать часов н оставил пальто у дежурного сержанта — когда Олли освободят, ему понадобится теплая одежда, сказал я, — и пошел домой спать.
Проснулся я в четыре часа дня. Все еще шел снег.
Я оделся, быстро поел и пошел в полицейский участок. Тот же самый дежурный сержант обратился ко мне прежде, чем я успел спросить его про Олли.
— Лейтенант Уинник хочет поговорить с тобой, парень, — сказал он. — Вторая дверь налево.
В комнате Уинника пахло сигарами и кофе. Плоское лицо лейтенанта было непроницаемым. Он
