желали воспрепятствовать осуществлению затеи людей, и во время этой вылазки нападали как одержимые. Один сталкер не вернулся с этого задания, один был тяжело ранен. И вот — антенна установлена на крыше высотки, а кабель от неё спущен на станцию Полиса.
В день запуска проекта в рубке собралось несколько представителей из числа учёных и военных Полиса, Рахманов, оба радиомеханика, чекист от красных. Игоря никто сюда не приглашал. Но он, как ученик радиомеханика, лично приложивший руку к созданию радиоприёмника, считал себя имеющим полное право на присутствие. Правда, на всякий случай он вжался в угол рубки. Никто против его присутствия не возражал — на него, как обычно, не обратили внимания.
Старый учёный — руководитель проекта, перепроверил, все ли приглашённые собрались. Сначала старик хотел сказать какую-то подобающую речь, но, увидев нескрываемое нетерпение на лицах присутствующих, воздержался. Да и речь была бы неуместной в этой маленькой конуре, освещаемой одной тусклой лампочкой у потолка.
Многие из собравшихся были люди старшего поколения, и они помнили, что такое радио. Они с надеждой смотрели на безобразную конструкцию без корпуса — беспорядочное нагромождение радиодеталей с несколькими тумблерами и ручками регулировки, выведенными на кусок доски. Как хотелось, чтобы после щелчка тумблера в тесную рубку ворвалась давно забытая какофония перебивающих друг друга радиостанций на всех языках: музыка, новости, спорт... Это означало бы начало конца их мучений, скорую эвакуацию, спасение из ада.
Старший учёный кивнул «некрасному» радиомастеру и тот щёлкнул тумблером. Игорь, услышав звук из радиоприёмника, уже раскрыл рот для радостного «Ура», но, увидев выражение на лицах старших, понял, что «ура» здесь не причём. Прислушавшись, он догадался, что из приёмника доносится почти такой же шум, как и во время испытаний внутри метро, только гораздо более громкий. Он уже знал, что это — «фон» или «помехи». Со слов радиомастеров, помех снаружи во много раз больше, чем на глубине метро. Радиомастер стал нервно крутить ручку настройки частоты. Вдруг помехи прекратились. Радиомастер прислушался и произнёс:
— Это не помехи...
Из динамиков раздавался ритмичный звук: «Тум-Тум-Тум...Хр-р-р». Как будто кто-то трижды стучал по включённому микрофону пальцем, а потом этим же микрофоном один раз проводил по пенопласту. И вся эта бессмысленная жуткая череда звуков беспрерывно повторялась с небольшим интервалом. Присутствующие вслушивались, как будто надеялись, что сейчас незнакомый голос произнесёт: «Раз-два- три... Внимание. Начинаем нашу передачу...». Но «красный» радиомеханик, высказал общую догадку, которую другие произнести вслух боялись:
— Это и не люди... Чертовщина какая-то...
Что это было: чудом уцелевшая сломанная радиостанция по непонятным причинам до сих пор функционирующая таким странным образом; какой-то своеобразный мутант или инопланетянин — для всех осталось загадкой. То, что человеку и в голову не придёт сигнализировать о себе подобным образом, было очевидным для всех.
«Некрасный» радиомастер продолжил поиски, покрутил ручку настройки до упора, потом обратно до упора, ещё и ещё раз. Быстрее. Медленнее. Ничего. Ничего, кроме помех и того монотонного нечеловеческого сигнала на одной и той же частоте. В течении часа под нетерпеливым наблюдением присутствующих оба радиомастера крутили ручки, что-то подкручивали и подтягивали в самом приёмнике, и даже просто от безнадёги постукивали по выступающим деталям. Ничего, кроме странного сигнала! «Красный» радиомастер робко сказал:
— Может что-то с антенной? — хотя и сам понимал абсурдность этого. Приём сигнала однозначно шёл через антенну, а значит, антенна ни в чём не виновата.
Ещё минут пять общего молчания под шум помех из приёмника. Первым подал голос суровый военный Полиса:
— Я говорил, что это всё блеф! Сколько затрачено средств, погиб человек! И всё зря! Всё из-за сумасбродной прихоти «очкариков»!
— Мы не для себя старались, — робко заметил один из «очкариков».
— А вы теперь это расскажите мутантам, которые Пашку разорвали, и его жене с тремя детьми.
— Может попробовать что-то ещё?
— И не надейтесь! — громко гаркнул всё тот же военный. — Я буду требовать прекращения проекта и привлечения виновных к ответственности.
Распихав стоящих за ним «очкариков», многозначительно посмотрев в глаза Рахманову, он вышел из рубки. За ним вышли ещё два военных.
Долгие часы радиомеханики бороздили эфир в надежде выудить там хоть что-то. Учёные по мере исчерпания имевшихся у них запасов терпения также выходили один за другим.
В середине ночи, чекист, до этого невозмутимо наблюдавший происходящее, резко сказал «красному» радиомеханику:
— Нам пора... Потрудитесь обдумать, что вы доложите товарищу Москвину, — и вышел из радиорубки. Красный радиомеханик, рассеянно пожав руки Игорьку и своему коллеге, засеменил за своим «товарищем».
Рахманов молчал, время от времени по-детски грызя ногти. Потом вздохнул, подошёл к радиомеханику, рассеянно пожал ему руку и тихо сказал:
— Ничего-ничего, Степаныч. Ты главное не отчаивайся.
Он развернулся, и опустив голову, вышел из рубки. На Игорька он даже не взглянул.
Остались Игорь и его наставник. Они, сменяя друг друга, ещё двое суток сканировали эфир. Потом к ним в рубку зашёл один из учёных, и не поздоровавшись, сообщил:
— Правительство потребовало прекратить трату ресурсов на проект «Цивилизация». Они считают проект безнадёжным. Нам запрещено отвлекать на проект штатных работников. Вам, радиомеханик, сказано немедленно приступить к выполнению других задач. Но Рахманову удалось уговорить Правительство не ликвидировать рубку в ближайшее время. Поэтому начальником рубки назначаешься ты, — учёный кивнул на Игоря. Тот ошалело посмотрел в глаза учёного: по ним трудно было определить, вкладывает ли он в фразу «начальник рубки» какую-либо иронию.
Сначала 16-летний сирота Игорь Кудрявцев, обрадовался столь «ответственному назначению». Но потом вспомнил, что всё что ни случается в его жизни — бывает только к худшему. Он тяжело вздохнул и тупо уставился на жужжащий приёмник.
Игоря, когда он был ещё маленьким, забрали с одной из станций, на которой к не так давно к власти пришли фашисты. Он мало что помнил со своего детства. Лицо матери он не помнил. На месте лица у него в памяти всегда вырисовывался только расплывчатый полуовал. Но вот густые светло-русые волосы матери, заплетённые в две тугие косы, спускавшиеся почти до пояса, он помнил хорошо. Также хорошо он помнил чёрную униформу матери с коловратом на рукаве. Помнил её ласковые руки и её ласковый голос, когда она ему пела какие-то детские песенки. Образ матери у него никак не ассоциировался с тем портретом фашистов, который рисовали в своих рассказах ветераны Полиса. Он мог бы считать их россказни неправдой, но в одном из уголков его сознания память хранила случай, который он хотел бы забыть, но не мог.
Игорь почти всегда по вечерам встречал мать с работы. Мать выходила из двери, ведущей в какой-то коридор в дальнем конце перрона их станции. В тот коридор никого никогда не пускали. Оттуда слышались приглушённые, леденящие кровь, почти нечеловеческие крики.
Он дожидался мать у двери. Мама выходила, ласково ему улыбалась, радостно брала на руки. Когда Игорь спрашивал, кто там кричит, мать отвечала, что это «плохие». Иногда она их называла «айзерами» или «чурками». Для семилетнего мальчика этого было достаточно. Воображение вырисовало из этих «айзеров» страшных монстров.
Но однажды Игорь попал внутрь. В этот вечер дверь «маминой работы» была открыта. Вход охраняли
