суетясь, немного расправил тряпку, прикрывавшую его пах. И уже без былой развязности сказал:
— Да ладно тебе, Партизанка. Шуток вы не понимаете. Мы пропустим вас, но сперва пошлём гонца узнать, хочет ли вас принять Президент. Сами знаете, время не спокойное... чего гневить Президента. Ваши люди не будут волноваться, если вы отдохнёте у нас, пока гонец сходит туда и обратно?
— Ну, если это будет не долго...
— Нет-нет, не долго... А пока, если не затруднит, пообщайся с моим советником по внешним связям. Ты ж, кажется, с ним знакома.
«Может хоть он что-нибудь выудит из них» — подумал про себя Губернатор, а вслух добавил:
— Он хотел бы проблему ленточников обсудить.
Когда Светлана вышла из жилища губернатора, тот нервно схватил булку, откусил кусок и жуя, злобно повторял:
— Стерва... Сука... Партизанская падаль...
Губернатор был более, чем прав. Как раз-то Геннадию Галинскому — советнику губернатора по внешним связям — Светлана рассказала всё. Только советник со своим Губернатором не поделится ни граммом информации.
— Здравствуй, Гена.
— Светик, ты? Ну, хоть одна хорошая новость...
Жилище Геннадия было одновременно и его кабинетом. В комнате три на четыре метра стояли: стол, заваленный какими-то бумагами, этажерка с папками и книгами, стул. За стулом тряпичная занавеска, за которой располагалась спальная советника и его семьи.
— А где Настя?
Гена открыл дверь, ведущую на платформу станции, выглянул, не подслушивает ли кто, затем закрыл её, взял за плечи Свету и отвёл её подальше от двери. Очень тихо ответил:
— А я Настю с Сашкой и Серёжкой в монастырь отправил... Вот мучаюсь, не знаю, дошли ли они... Уже месяца три, как отправил... А подстроил всё, как будто ленточники их захватили. Губернатор и его прихвостни поверили... Последнее время это не редкость.
— Что плохо с ленточниками?
— Ой, Светик, совсем плохо. Пока на станцию не нападали. Но дальние поселения Штатов еле держатся. Бункер Театра Оперы захватили. Машеровские Переходы тоже. Никто не спасся оттуда. Всех или убили или обратили, твари. На группы, которые в неметрошных переходах появляются, нападают: кого убивают, а кого захватывают и с собой уводят. Мы не знаем — сколько их. Но уж точно — не мало. Считай, пол-Муоса уже за ними.
— Что делать думаете?
— Ты про кого спрашиваешь? Нашему губернатору не до этого. Он занят порчей девственниц и поглощением сладостей. Это ж быть сволочью такой: на станции голод, а он сжирает столько, что двадцать семей прокормить можно. Ему докладывают чуть ли не каждый день о стычках с ленточниками, а он кричит, что мы его по мелочам беспокоим. Только после того, как в стычке его личного раба убили, до него доходить стало, что всё очень серьёзно. Американцы с бэнээсовцами боятся ленточников. Но каждый о себе только заботится. Об организованном сопротивлении речи не идёт. Я думаю, что дальние поселения скоро все передушат. Вот тогда и за нас возьмутся.
— Да. Не сладко у вас.
— Куда уж слаще. Света, у меня часто мысли возникают самому убежать или к партизанам или в монастырь, или добровольцем сколотить бригаду из надёжных парней и драться с ленточниками, пока не убьют. Настолько всё надоело — блевать хочется. Ты ж видела, что у нас творится. Американцы с бэнээсовцами всё сильнее дуреют, рабов мучают. И я ведь тоже бэнээсовец — не забывай. У меня четырнадцать рабов есть. Они-то видят, что я к ним отношусь не так, как другие рабовладельцы. Но при других хозяевах, для конспирации, мне приходится на них орать и бить иногда, чтобы быть таким, как все. Вот ударю пацанёнка из своих, по глазам вижу — не обижается, понимает. Но мне так гадко на душе после этого...
— Может быть скоро закончится это.
— Что-то слабо верится. Всё только хуже и хуже становится.
— У меня есть хорошие новости.
Светлана рассказала Геннадию историю про прилёт москвичей и про цели их миссии. А также про свои планы, связанные с появлением уновцев. Явно повеселевший бэнээсовец зацокал языком:
— Ай да Светка, ай да молодец. Не даром ты у нас самая умница в универе была. Я своей Настюхе про тебя часто рассказывал, так она ж ревнует дурёха... А ты как, замуж во второй раз не вышла?
— Нет. Но я люблю одного человека, уновца, он там в туннеле возле форпоста остался. Это необыкновенный парень...
Светлана проговорила с Геннадием до поздней ночи. Когда она вернулась к своим, Глина спал, а Дехтер сидел рядом с ним «в дозоре». Они решили не доверять американским станциям и быть постоянно на чеку.
Станция спала. Уставшие за день рабы после сигнала отбоя попадали на помосты и сразу забылись тяжёлым сном. Часовые на вышках были на чеку, но тоже не шумели. Кое-где кто-то негромко похрапывал, кое-где во сне всхлипывали дети. И только где-то вдалеке — не то на другом конце станции, не то в туннеле, не то где-то в неметрошных переходах пела девочка. Это был удивительно нежный, чистый и красивый голос. Её песня раздвигала пределы убежищ и явно рвалась на свободу — к просторам поверхности, к звёздам. Совершенно не понятно, почему это юное создание не спало, почему оно пело, и кто его научил этой песне. Дитя пело слова, рождённые в другой стране и в другую эпоху, которой, как теперь казалось, никогда не было:
У Дехтера защемило сердце. Ему захотелось в Москву — в своё такое огромное, уютное и понятное метро.
Он вспомнил крепкие и вместе с тем нежные руки своей Анки, вспомнил её глаза. В конце его недавней самоволки Анка не плакала, не объяснялась в любви, не удерживала его. Это не престало женщине-солдату. Она могла попросить вернуться его, но даже этого не сделала. Она лишь шептала: «Мой Воин». Всё остальное сказали её глаза, такие преданные и полные необъяснимой веры в его силу. Она уже не надеялась на его возвращение. Когда он уходил, она сказала: «Ты спасёшь Муос, я знаю. И я буду молиться за тебя. Прощай». Это было прощанием навсегда. Он уходил, а Анка крестила его спину, шепча слова молитвы.
Затем он вспомнил наказ Деда Талаша. Перед его глазами поплыли картинки ужасов, увиденных в этом метро; стенания этого несчастного народа, помочь которому он вызвался сам. Он посмотрел в туннель в сторону Фрунзе-Кэпитал, и уже в который раз ему в голову пришло осознание скорого конца его пути. На груди у него был деревянный крестик, подаренный ему его Анкой. Он тихонько его погладил через ткань камуфляжа и прошептал: «Помоги мне, Боже, с честью выполнить порученное дело». Он был уверен, что Тот, к Кому он обратился, его услышал. Стало легко и спокойно. Дехтер сам себе улыбнулся и прошептал: «Я готов».
